открыто презирал, до полусмерти избила его деревянными мечами. Один из учеников,
 пожалев Кодзиро, принес ему воды и привел в чувство. Кодзиро, едва опомнившись,
 схватил деревянный меч и убил сердобольного однокашника. 
    Кодзиро никогда и никому не прощал поражения. Он терпеливо выжидал удобного 
случая и нападал врасплох — в темном переулке, в постели, даже в уборной — и 
приканчивал противника. Победить Кодзиро означало нажить себе смертельного 
врага. 
    Став постарше, он все чаще называл себя гением. Мнение это не было простым 
бахвальством. И Дзисай, и Иттосай знали, что в словах ученика есть зерно истины.
 Кодзиро не фантазировал, утверждая, что может срезать на лету воробья и что он 
должен создать собственный стиль. Люди в округе стали называть его волшебником, 
с чем он охотно соглашался. 
    Неизвестно, как выражал Кодзиро любовь к женщине под влиянием болезненной 
страсти навязывать свою волю, несомненно, что и в любви он был не похож на 
других. Сам он не осознавал, что в интимных отношениях он также самолюбив, как 
и в фехтовании. Он не понимал, почему Акэми избегает его страстной любви. 
    Задумавшись о загадках любви, Кодзиро не заметил, как под деревом появился 
еще один человек. 
    — Здесь человек какой-то валяется на земле! — пробормотал незнакомец. 
    Нагнувшись к лежавшему, он воскликнул: 
    — Тот негодяй из винной лавки! 
    Под деревом был странствующий монах. Снимая дорожную котомку со спины, 
монах продолжал: 
    — Вроде не ранен, тело теплое. 
    Монах, развязав пояс на кимоно Матахати, связал ему руки за спиной. Потом 
придавил коленкой спину Матахати и резко дернул его за плечи. Прием этот был 
болезненным для солнечного сплетения. Сдавленно застонав, Матахати пришел в 
себя. Монах поволок его, как мешок с бататом, и прислонил к стволу сосны. 
    — Вставай! Живо на ноги! — приказал монах, подкрепляя слова пинком. 
Матахати, едва не побывавший на том свете, очнулся, но пока не мог взять в толк 
происходящего. Исподволь повинуясь окрикам, он медленно поднялся с земли. 
    — Так-то лучше. Не шевелись! — сказал монах, привязывая Матахати к дереву 
за ноги и грудь. 
    Матахати открыл глаза, и у него вырвался возглас удивления. 
    — Теперь займемся тобой, самозванец, — сказал монах. — Пришлось побегать за 
тобой, но, к счастью, ты попался. 
    Монах начал неторопливо бить Матахати, то ударяя его в лоб, то прикладывая 
головой к стволу дерева. 
    — Откуда у тебя коробочка для лекарств? Выкладывай начистоту! Матахати 
молчал. 
    — Думаешь, отвертишься? — не на шутку разозлился монах. Он схватил Матахати 
за нос и стал больно дергать во все стороны. Матахати разинул рот, хватая 
воздух, и попытался что-то вымолвить. Монах отпустил его. 
    — Я скажу, — просипел Матахати. — Все расскажу. Слезы закапали из его глаз. 

    — Это случилось прошлым летом... — начал он и пересказал всю историю, 
умоляя пощадить его. 
    — Сейчас я не могу отдать деньги, но обещаю вернуть долг. Прошу, не убивай 
меня. Я буду работать. Я дам долговую расписку с подписью и печатью, — просил 
он. 
    Признавшись в содеянном, Матахати словно выпустил гной из воспалившейся 
раны. Теперь ему нечего скрывать и бояться. Так, во всяком случае, считал он. 
    — Это правда? — спросил монах. 
    — Да, — утвердительно кивнул головой Матахати. 
    После минутного молчания монах вытащил короткий меч и направил его в лицо 
Матахати. Стремительно отвернувшись, Матахати взвыл: 
    — Неужели убьешь? 
    — Да, по-моему, тебе лучше умереть. 
    — Я искренне раскаялся перед тобой. Вернул коробочку. Отдам и свидетельство.
 Вскоре верну деньги. Клянусь, что отдам долг. Какой прок убивать меня? 
    — Я верю тебе, но войди в мое положение. Я живу в Симониде, это в Кодзукэ, 
и состоял на службе у Кусанаги Тэнки. Так звали самурая, убитого в замке Фусими.
 Я тоже самурай, хотя и в монашьем облачении. Меня зовут Итиномия Гэмпати. 
    Матахати извивался, пытаясь освободиться от пут, и слушал монаха вполуха. 
    — Простите меня, — умолял он. — Я поступил плохо, но не собирался красть 
эти деньги. Хотел передать их семье убитого, но потом поиздержался и вынужденно 
потратил деньги. Я готов принести любое извинение, только не убивай! 
    — Лучше бы ты не извинялся, — ответил Гэмпати, который, казалось, в душе 
терзался сомнениями. Печально покачав головой, он проговорил: — Я был в Фусими 
и все узнал. Твой рассказ совпадает с тем, что я услышал в замке. Мне надо 
что-то передать семье Тэнки на память о нем. Я не говорю о деньгах. Необходимо 
предоставить им доказательство мщения, но убийцы как такового нет — Тэнки 
растерзала толпа. Где же мне раздобыть голову убийцы? 
    — Я... я не убивал. Я ни при чем. 
    — Знаю. Семья и друзья Тэнки не ведают, что его забили до смерти простые 
поденщики. Такая смерть никому не делает чести. Я не смогу рассказать дома в 
Кусанаги всю правду. Жаль, но тебе придется сыграть роль убийцы. Дело 
упростится, если ты согласишься принять смерть от моей руки. 
    Натягивая веревки и вырываясь, Матахати закричал: 
    — Отпусти! Я не хочу умирать!