Матахати подвела собственная неосторожность. Монах выпрыгнул в сад, и 
Матахати сгоряча бросился следом, наступив на веранде на гнилую половицу. Нога 
его провалилась, и он упал. Монах тут же перешел в наступление. Схватив 
противника за ворот кимоно, он начал колотить его флейтой. Удары градом 
сыпались на макушку, виски, плечи. При каждом ударе монах утробно крякал. С 
ногой в ловушке Матахати был беспомощным. Ему казалось, что голова распухла, 
как бочонок, но тут ему повезло. Из-за пазухи кимоно посыпались золотые и 
серебряные монеты. После каждого удара флейты слышался заманчивый звон выпавшей 
монеты. 
    — Что это? — раскрыл рот монах, выпустив свою жертву. 
    Матахати, быстро вытащив ногу, отскочил в сторону, но гнев монаха уже иссяк.
 Ни ноющая рука, ни хриплое дыхание не мешали ему завороженно смотреть на 
деньги. 
    Матахати, держась за гудящую от боли голову, заговорил: 
    — Видишь, старый дурак? Зачем было скандалить из-за горсти риса и 
нескольких глотков сакэ? У меня полно денег. Бери, если хочешь, но взамен 
получишь все свои удары. Подставляй голову, и я расквитаюсь за твой рис и пойло 
с процентами! 
    Монах, не отвечая на оскорбление, пал ниц и разрыдался. Матахати несколько 
поостыл, но не удержался от колкости: 
    — Смотрите-ка! Увидел деньги, и ноги подкосились. 
    — Какой стыд, позор! — причитал монах. — Почему я так глуп? Монах упрекал 
себя с той же страстностью, с какой только что колотил Матахати. В нем 
чувствовался незаурядный характер. 
    — Какой я болван! — продолжал он. — Никак не образумлюсь! Дожил до седин! И 
это после того, как меня отвергли люди и я пал ниже любого смертного! 
    Монах забился головой о черную колонну. 
    — Зачем я играю на сякухати? Не для того ли, чтобы изгнать через пять 
отверстий флейты свои заблуждения, глупость, похоть, себялюбие, дьявольские 
страсти? Как я допустил драку не на жизнь, а на смерть из-за ничтожной еды и 
питья? К тому же с человеком, годящимся мне в сыновья? — стонал он. 
    Матахати впервые видел такое самоистязание. Старик то плакал, то бился 
головой о столб. Казалось, он хотел расколоть себе лоб. Он побил себя сильнее, 
чем Матахати. Кровь потекла из рассеченной брови монаха. 
    Матахати решил, что пора остановить монаха. 
    — Хватит! — обратился он к монаху. — Соображаешь, что делаешь? 
    — Оставь меня! 
    — Что с тобой? 
    — Ничего особенного. 
    — Причина должна быть! Ты не болен? 
    — Нет. 
    — В чем же дело? 
    — Ненавижу себя. Забил бы себя до смерти и швырнул бы труп воронам, но не 
желаю умереть круглым дураком. Хочу стать сильным и честным человеком, прежде 
чем покину бренную плоть. Меня бесит то, что я теряю самообладание. Может, это 
в самом деле болезнь? 
    Матахати стало жалко старика. Подобрав деньги, он попытался вложить 
несколько монет в его руку. 
    — Я тоже отчасти виноват, — сказал извиняющимся тоном Матахати. — Возьми 
деньги, может, простишь меня. 
    — Не надо! — воскликнул монах, отдергивая руку. — Мне не нужны деньги, 
говорю тебе! 
    Человек, недавно бушевавший из-за чашки риса, сейчас с отвращением взирал 
на золото. Тряся головой, монах на коленях попятился 
    назад. 
    — Чудной ты, — сказал Матахати. 
    — Не совсем. 
    — Поведение твое все же странное. 
    — Не обращай внимания. 
    — Ты, судя по говору, из западных провинций. 
    — Правильно, я родом из Химэдзи. 
    — Неужели? А я почти твой земляк, из Мимасаки! 
    — Мимасака? — повторил монах, пристально глядя на Матахати. — 
    А поточнее? 
    — Их деревни Ёсино, вернее, из Миямото. 
    Старик успокоился. Сев на порог, он негромко заговорил: 
    — Миямото? Да, есть что вспомнить. Однажды я нес службу в отряде в остроге 
Хинагура. Я хорошо знаю те края. 
    — Вы, значит, были самураем в Химэдзи? 
    — Да. Сейчас в это трудно поверить, но тогда я был воином. Меня зовут Аоки 
Тан... 
    Монах неожиданно замолк на полуслове, потом торопливо произнес: 
    — Нет! Все выдумка! Забудь, что я сказал. — Он поднялся на ноги. — Пойду в 
город поиграть на флейте и раздобыть немного рису. — С этими словами он 
торопливо направился к зарослям мисканта. 
     
    После ухода старика Матахати засомневался, правильно ли он поступил, 
предлагая монаху деньги убитого самурая. Он не мудрствуя разрешил вопрос, 
сказав себе, что лишь берет взаймы и немного. 
    «Если я должен доставить вещи убитого на его родину, как он пожелал, мне