придет в себя, то вряд ли рассудок вернется к нему. 
    Акэми пристально смотрела на своего спасителя. Монаха в нем можно было 
признать только по сякухати. Судя по грязной одежде и по мечу на боку, он сошел 
бы за нищего самурая или бродягу-попрошайку. 
    — Все хорошо, — произнес монах. — Ни о чем не беспокойся. 
    Оправившись от потрясения, Акэми поблагодарила монаха и стала поправлять 
волосы и кимоно. Темнота вокруг пугала ее. 
    — Где ты живешь? — спросил монах. 
    — Живу? Вы хотите сказать, где мой дом? — переспросила она, закрыв лицо 
руками. 
    Акэми пыталась ответить сквозь рыдания, но не осмеливалась рассказать 
правду. В ее рассказе была правда — то, что мать, иная по натуре, пыталась 
торговать телом дочери, что Акэми вынуждена бежать сюда из Сумиёси, — но конец 
истории она придумала только что. 
    — Скорее умру, чем вернусь домой, — рыдала Акэми. — Столько пришлось 
вытерпеть из-за матери. Сколько раз меня выставляли на позор! Девочкой меня 
посылали на поле боя после сражения, чтобы обирать убитых воинов. 
    Ее трясло от ненависти к матери. 
    Аоки Тандзаэмон повел Акэми к небольшой лощине, где холодный ветер дул не 
так сильно. Подойдя к полуразрушенному храму, он широко улыбнулся. 
    — Здесь я и живу. Убого, но мне нравится. 
    Акэми не удержалась и переспросила, нарушая приличия: 
    — Как? Вы действительно живете здесь? 
    Тандзаэмон толкнул решетчатую дверцу и жестом пригласил ее войти. Акэми 
топталась на месте. 
    — Внутри теплее, чем ты думаешь, — сказал он. — Пол покрыт тонкой циновкой, 
но это лучше, чем ничего. Боишься, что я поведу себя как та скотина? 
    Акэми отрицательно покачала головой. Тандзаэмон не пугал ее. Она была 
уверена в его порядочности, к тому же монах был немолодой. Ему было лет за 
пятьдесят. Единственно, что ее смущало — грязь в маленьком храме и тяжелый 
запах, исходивший от тела и одежды Тандзаэмона. Идти ей было некуда, да и кто 
знает, что случится, если Ясома или подобный ему тип нападут на нее. Голову 
ломило от лихорадки. 
    — Я вам не помешаю? — спросила она, поднимаясь по ступеням. 
    — Конечно нет. Оставайся сколько хочешь. 
    Внутри старого храма стояла кромешная тьма и пахло летучими мышами. 
    — Подожди минутку, — сказал Тандзаэмон. 
    Акэми услышала удары кресала о кремень, и вскоре затеплился маленький 
светильник, который монах, верно, подобрал где-нибудь в отбросах. Она 
огляделась, удивленно заметив, что странный человек собрал в жилище все 
необходимое для хозяйства — несколько горшков и плошек, деревянное изголовье, 
несколько циновок. Сказав, что он приготовит гречневую лапшу, Тандзаэмон 
захлопотал около глиняного очага, подкинул древесного угля, хвороста, раздул 
огонь, подняв фонтанчик искр. 
    «Славный старик», — подумала Акэми. 
    Она немного успокоилась. Приют монаха уже не казался ей отвратительным. 
    — Ну вот, — сказал монах. — У тебя, кажется, жар, и ты устала. Простудилась,
 верно. Полежи, пока готовится еда. 
    Монах кивнул на постель из циновок и мешков из-под риса. 
    Акэми накрыла деревянное изголовье бумажным платком, который был у нее с 
собой, и легла, извиняясь за то, что отдыхает, когда хозяин работает. Одеялом 
служила рваная москитная сетка. Когда Акэми стала накрываться ею, какой-то 
зверек с горящими глазами выскочил из-под сетки, ударившись о ее голову, Акэми 
вскрикнула и уткнулась лицом в тряпку. Тандзаэмон, казалось, испугался больше 
Акэми. Он уронил мешочек, из которого доставал муку для лапши, просыпав 
половину себе на колени. 
    — Что это? — вскрикнул он. 
    Акэми ответила, не поднимая головы: 
    — Не знаю. Покрупнее крысы. 
    — Белка, верно. Они иногда заглядывают сюда на запах еды. Нигде не видно ее.
 
    Приподняв голову, Акэми сказала: 
    — Вот она. - Где? 
    Тандзаэмон, выпрямившись, огляделся. На загородке, окружавшей алтарь, из 
которого давно исчезло изображение Будды, сидела обезьянка, сжавшаяся под 
пристальным взглядом Тандзаэмона. Монах выглядел озадаченно, и обезьянка поняла,
 что ей нечего бояться. Она заерзала по загородке, на которой еще виднелись 
следы красной краски, потом уселась, вертя мордочкой, похожей на мохнатый 
персик, и часто моргая. 
    — Откуда она взялась? Ага, понятно! То-то я смотрю, что кругом 
    разбросан рис. 
    Тандзаэмон направился было к обезьянке, но та проворно скрылась за алтарем. 

    — Смышленый дьяволенок, — проговорил Тандзаэмон. — Если мы покормим ее, она 
перестанет шалить. Пусть остается. Монах смахнул муку с колен и уселся перед 
очагом. 
    — Нечего бояться, Акэми, отдохни. 
    — Вы думаете, она будет послушной? 
    — Да. Она ручная и жила у кого-то в доме. Не волнуйся. Согрелась? 
    -Да.