— А, вижу! Отдыхает у помоста для священных танцев. Старуха махнула рукой, 
подзывая сына. 
    — Мы пойдем в эту сторону, посмотрим великие ворота-тории, но сначала 
полюбуемся большим фонарем. 
    Матахати неохотно поплелся следом. Он неотлучно находился при матери с тех 
пор, как она поймала его в Осаке. И все это время они были на ногах, бредя без 
устали. Его терпение иссякло. Можно стерпеть десяток дней хождения по 
достопримечательностям, но Матахати боялся, что мать и Гон заставят его искать 
их общих врагов. Он попытался разубедить их, говоря, что ему лучше одному найти 
Мусаси и расправиться с ним. Мать не хотела даже слышать об этом. 
    — Наступает Новый год, — наставительно говорила она, — и я хочу встретить 
его с тобой. Мы слишком давно не праздновали вместе, а этот Новый год может 
оказаться последним. 
    Матахати понимал, что он не сможет ей отказать, но про себя твердо решил 
отделаться от родных сразу после праздника. Осуги и Гон предались истовой вере, 
очевидно чувствуя, что жить им уже недолго. Они останавливались у каждого 
синтоистского и буддийского храма, делали приношения, долго молились богам и 
буддам. Весь сегодняшний день они провели в храме Сумиёси. 
    Матахати, которому до смерти надоели благочестивые хождения, плелся сзади. 
    — Нельзя ли побыстрее? — подгоняла его Осуги. 
    Матахати и не думал убыстрять шаг. Мать раздражала его, как и он ее. 
    — То гонишь меня, то заставляешь ждать, — ворчал он. — То беги, то жди, то 
торопись, то стой столбом! 
    — А что прикажешь делать с таким, как ты? Когда приходишь к святому месту, 
следует останавливаться и помолиться. Ни разу не видела, чтобы ты вознес 
молитву богам или Будде. Попомни, ты об этом пожалеешь! Молился бы, и ждать 
пришлось меньше. 
    — Как вы мне надоели! — проворчал Матахати. 
    — Кто надоел? — негодующе воскликнула Осуги. 
    Первые дни после встречи их отношения были сладкими, как мед, но, 
попривыкнув к матери, Матахати начал во всем ей перечить и высмеивать при 
каждом удобном случае. Вечером, вернувшись на постоялый двор, Осуги усаживала 
перед собой сына и читала ему наставления, от которых настроение у него 
окончательно портилось. 
    — Ну и парочка! — переживал дядюшка Гон. 
    Он изо всех сил старался угомонить старуху и приободрить племянника. Вот и 
сейчас, чувствуя, что приближается очередное наставление, дядюшка Гон попытался 
предотвратить новую стычку. 
    — Пахнет чем-то вкусным! — воскликнул он. — В харчевне на берегу продают 
печеные устрицы. Неплохо бы откушать. 
    Ни мать, ни сын не выказали радости от предложения, но дядюшке Гону удалось 
затащить их в лавку, завешенную от песка тростниковыми циновками. Пока Осуги и 
Матахати устраивались поудобнее, Гон сбегал за сакэ. Протягивая чашечку Осуги, 
он весело проговорил: 
    — Угостим и Матахати для бодрости. По-моему, ты слишком сурова с ним. 
    — Я пить не буду! — отрезала Осуги, отвернувшись от брата. Дядюшка Гон 
предложил сакэ Матахати, который с хмурым видом опорожнил подряд три кувшинчика,
 прекрасно сознавая, что его поведение выведет мать из себя. Когда он 
потребовал четвертый, Осуги не выдержала. 
    — Довольно! — остановила она его. — Мы здесь не на прогулке и не для того, 
чтобы напиваться. Это и тебя касается, Гон. Ты старше Матахати и должен 
соображать. 
    Пристыженный дядюшка Гон заволновался, словно пил только он один, и 
принялся тереть лоб и щеки, чтобы укрыться от взгляда 
    Осуги. 
    — Ты права, — покорно пробормотал он, поднимаясь на ноги. Гон отошел в 
сторону, и начался скандал. Матахати задел за живое властное и нежное 
материнское сердце Осуги, переживающей за судьбу сына. Она не могла сдержаться 
до возвращения на постоялый двор, чтобы излить накипевшее на душе. Она 
набросилась на Матахати с руганью, не обращая внимания на посторонних. Он 
угрюмо ждал, когда мать выдохнется, вызывающе поглядывая на нее. 
    — Прекрасно! — заявил он. — Ты записала меня в неблагодарные лодыри без 
чести и совести. Так? 
    — Именно! Что ты сделал для защиты своей чести? 
    — Я не такой никчемный, как ты думаешь. Многое тебе неизвестно. 
    — Я не знаю? Никто не знает детей лучше, чем их родители. День твоего 
появления на свет был несчастливым для дома Хонъидэн. 
    — Не торопись с выводами! Я еще молод. На смертном одре ты пожалеешь о 
своих упреках. 
    — Насмешил! Сто лет придется ждать такого исправления. Как горько думать об 
этом! 
    — Если тебя удручает такой сын, как я, то мне нечего болтаться с вами. Я 
ухожу! 
    Сопя от гнева, Матахати встал и решительно вышел из харчевни. Потрясенная 
Осуги жалким, дрожащим голосом окликала сына, но тот не оборачивался. Дядюшка 
Гон мог бы догнать племянника, но в это время он отвлекся, пристально, 
вглядываясь в сторону моря. 
    Осуги встала, потом снова присела. 
    — Не пытайся его остановить, — сказала она Гону, — бесполезно. Дядюшка Гон, 
обернувшись к Осуги, заговорил что-то невпопад.