жаровню. В комнате было тихо. Сосны в саду шелестели на зимнем ветру. 
    — Неужели выходила в такой холод? — спросил Сэйдзюро. 
    — Холод? Ничуть. На берегу даже припекает. 
    — Что делала там? 
    — Искала раковину. 
    — Как дитя малое! 
    — А я еще не взрослая. 
    — Сколько, по-твоему, тебе исполнится в следующий день рождения? 
    — Не имеет значения. Я все еще ребенок. Разве это плохо? 
    — Вот именно, очень плохо. Ты должна обдумать планы матери о твоем будущем. 

    — Матери? Ей нет до меня дела. Она считает, что сама еще молодая. 
    - Сядь! 
    — Не хочу. Здесь слишком жарко. Не забывай, я еще маленькая. 
    — Акэми! — Сэйдзюро, сжав ее запястье, притянул к себе. — Никого нет. Твоя 
мать предусмотрительно вернулась в Киото. 
    Акэми, застыв от неожиданности, взглянула на горящие глаза Сэйдзюро. Она 
хотела вырваться, но самурай держал ее за руку. 
    — Почему ты убегаешь? — укоризненно промолвил Сэйдзюро. 
    — Я не убегаю. 
    — Здесь ни души. Прекрасный случай, Акэми. 
    — Для чего? 
    — Не упрямься! Мы знаем друг друга почти год. Тебе известно о моих чувствах.
 Око давно дала мне разрешение. Она говорит, что ты избегаешь близости со мной, 
потому что я не нашел правильного подхода к тебе. Так давай же сегодня... 
    — Замолчи! Отпусти руку! Сейчас же! 
    Акэми, неожиданно замолчав, стыдливо опустила голову. 
    — Я тебе совсем не нравлюсь? 
    — Замолчи! Пусти! 
    Рука Акэми онемела в тисках Сэйдзюро, но он не выпускал ее. Девушка не 
могла сопротивляться боевому приему в стиле Кёхати. 
    Сэйдзюро сегодня не походил на себя. Он часто обретал радость и утешение в 
сакэ, но в это утро не выпил ни капли. 
    — Акэми, почему ты так ко мне относишься? Хочешь унизить? '— Не хочу 
говорить с тобой. Отпусти, или я закричу. 
    — Кричи! Никто не услышит. Главный дом далеко, да я предупредил, чтобы меня 
не беспокоили. 
    — Я хочу уйти. 
    — Не пущу. 
    — Мое тело тебе не принадлежит. 
    — Думаешь? Спроси-ка лучше у матери! Я, разумеется, заплатил 
    вперед. 
    — Пусть мать продала меня, но я не продаюсь! Тем более человеку, которого 
ненавижу больше смерти. 
    — Ах, так! — взревел Сэйдзюро, набрасывая на голову Акэми красное одеяло. 
    Девушка пронзительно закричала. 
    — Кричи, мерзавка! Кричи сколько хочешь. Никто не придет. 
    На сёдзи, освещенных бледным солнцем, двигались тени сосен, словно ничего 
не произошло. На дворе стояла тишина, нарушаемая отдаленным шумом моря и 
голосами птиц. 
    Глухие рыдания Акэми смолкли. Вскоре в коридор вышел смертельно бледный 
Сэйдзюро, прикрывая правой рукой окровавленную и исцарапанную левую. 
    Спустя несколько мгновений дверь резко распахнулась, и из комнаты выбежала 
Акэми. Сэйдзюро, обматывавший полотенцем руку, вскрикнул от неожиданности. Он 
пытался остановить Акэми, но не успел. Девушка как безумная промчалась мимо. 
    Сэйдзюро нахмурился, но не пошел следом за Акэми. Она пробежала по саду и 
скрылась в другой части постоялого двора. 
    Озабоченность на лице Сэйдзюро вскоре сменилась кривой ухмылкой. Она 
выражала глубокое удовлетворение. 
     
    ГЕРОЙСКАЯ СМЕРТЬ 
     
    -- Дядюшка Гон! 
    -- Что? 
    -- Устал?
    -- Немного. 
    — Так я и думала. Я тоже запыхалась. Какая же красота вокруг! Видишь вон то 
апельсиновое дерево? По-моему, это священное дерево Вакамии Хатимана. 
    — Похоже. 
    — Когда императрица Дзингу покорила Корею, то правитель Силла послал ей 
восемьдесят кораблей дани. Это дерево было первым подношением. 
    — Взгляни на Конюшню священных лошадей! Видишь того коня? Наверняка тот, 
который пришел первым на ежегодных скачках в Камо. 
    — Ты про белого коня? 
    — Да-да. А что на этой вывеске? 
    — Написано, что бобы из фуража лошадей целебные. Если сделать из них отвар 
и пить на ночь, то перестанешь кричать во сне и скрипеть зубами. Возьмем тебе? 
    — Не глупи, — засмеялся дядюшка Гон. Затем, оглянувшись, спросил: — А где 
Матахати? 
    — Сзади где-то плетется.