этому,  жизнь   писателя  или  философа  представляется  ему  нагромождением
постепенно расширяющихся кругов, в центре которых находится он сам. Но когда
наконец  наступает смерть, у кого возникает большее чувство завершенности --
у человека действия или  у писателя? Я склонен считать, что смерть,  которая
завершает  наш мир  добавлением к  нему  единственной  точки,  дает человеку
намного большее чувство завершенности.
     Наибольшим  несчастьем  человеку действия  представляется  ситуация,  в
которой он не умрет после того, как к его жизни добавлена завершающая точка.
     Ейти Насу жил еще долго после того, как поразил стрелой веер, служивший
ему мишенью.  Учение  Дзете  о смерти акцентирует  наше внимание  на счастье
человека действия и не интересуется  тем, что делает этот человек. Сам Дзете
мечтал о достижения такого счастья, когда собирался совершить самоубийство в
возрасте  сорока  двух лет  после смерти своего  господина Мицусигэ Набэсима
(дайме  второго поколения клана  Набэсима),  однако  ему  помешал запрет  на
подобные  самоубийства. Тогда  Дзете побрил  себе  голову  и стал буддийским
монахом.  Он умер своей  смертью в возрасте шестидесяти одного года, оставив
потомкам "Хагакурэ".
     "Хагакурэ" -- источник моего литературного творчества
     За  все  послевоенное  время  мое   отношение  к  "Хагакурэ"  почти  не
изменилось. Пожалуй, лучше будет  сказать, что когда  я писал вышеупомянутую
статью, мое понимание "Хагакурэ" впервые обрело форму у меня в сознании, и с
тех пор я всегда сознательно строил свою жизнь в  духе "Хагакурэ" и посвящал
ему свои силы и дерзания. С каждым годом "Хагакурэ" все глубже входило в мои
плоть и  кровь. Однако,  следуя по пути писателя и любимца  публики, которых
"Хагакурэ"  осуждает,  я  очень  болезненно  переживал  несоответствие между
искусством и этикой  действия. Это  несоответствие  терзало  меня много лет,
потому  что  мне  все  время  казалось,  что за  личиной  литературы  всегда
скрывается малодушие. Фактически, своей глубокой преданностью Пути ученого и
воина я обязан именно влиянию  "Хагакурэ". Я отдаю себе отчет в том,  что  о
Пути ученого и воина легко говорить, но его очень трудно претворять в жизнь.
Но  я понимаю также, что только  этот  Путь  позволяет  мне  оправдать  свою
литературную деятельность. Этим пониманием я также обязан "Хагакурэ".
     Между тем, я убежден, что искусство, которое не выходит  за узкие рамки
искусства, вскоре приходит в упадок и умирает, и поэтому я не причисляю себя
к  сторонникам  искусства  для  искусства.  Ведь  если  искусству  ничто  не
угрожает, если  оно  не подвержено  влиянию чего-то  внешнего по отношению к
себе, оно быстро истощается.
     Писательское искусство черпает свое  вдохновение из жизни, и хотя жизнь
тем самым может  быть названа  источником искусства,  она является также его
злейшим врагом. Жизнь присуща самому писателю, и в то  же время она является
вечной антитезой искусства.
     Неожиданно   для  себя  я  открыл   в  "Хагакурэ"  философию  жизни   и
почувствовал, что прекрасный исконный мир этой книги может  преобразить хаос
мира литературы.  Подлинный  смысл  "Хагакурэ" для  меня -- в видении  этого
исконного  мира,  и  хотя  "Хагакурэ" сделало  мою  писательскую жизнь очень
трудной, оно стало источником моего литературного  творчества. Снова и снова
"Хагакурэ" наполняет  меня  жизненной силой.  Оно  вдохновляет, наставляет и
оценивает меня. В нем я нахожу великую красоту -- красоту льда.
     Мое "Хагакурэ": "Хагакурэ" продолжает жить
     "Я  верю,  что  высшая  любовь -- это  тайная  любовь.  Будучи  однажды
облеченной в слова, любовь теряет свое  достоинство. Всю жизнь  тосковать по
возлюбленному  и умереть от неразделенной любви, ни  разу  не произнеся  его
имени, -- вот в чем подлинный смысл любви".

     (Книга Вторая)
     Современный юноша с унынием на лице
     За двадцать  лет, которые  прошли  после войны,  Япония преобразилась в
точности так,  как  было  предсказано  в  "Хагакурэ".  Теперь  в Японии  нет
самураев, нет войны; экономика начала  возрождаться;  жизнь  вошла  в мирное
русло  -- и  юноша  заскучал.  Повторяю,  "Хагакурэ"  --  это,  по существу,
парадоксальная книга. Когда "Хагакурэ" утверждает: "Цветок красный", публика
говорит: "Цветок белый". Когда  "Хагакурэ"  говорит: "Человек  не должен так
поступать",  оказывается,  что  весь  мир  предпочитает  именно  этот  образ
действия.  При   пристальном  рассмотрении  выясняется,  что   за   строгими
заповедями "Хагакурэ" лежат  социальные  условности  и общественные  мнения,
находящиеся в  полном  противоречии  с современным  миром. Эти  условности и
мнения отражают традиционное мировоззрение японцев.
     Приведем пример этого феномена. Очевидно, в наши дни не впервые мужская
мода словно  подражает женской.  И молодые люди,  на лице у которых написано
уныние,  появлялись  в истории Японии уже не раз.  В период Гэнроку (а Дзете
ушел от мирских  забот и жил  в  уединении  в  течение тринадцати лет  эпохи
Гэнроку, начиная с 1700 да) сердцами самураев овладела изысканность, которая
проявилась не только  в одежде но  и  в  форме  мечей, и рисунках на ножнах.
Достаточно одного взгляда на стилизованные свитки Моноробу Хисикава (мастера
укие-э того времени) с изображениями  роскошных доспехов и аристократических
манер  тех  времен,  чтобы увидеть, как  сильно  барские  традиции  купцов и
горожан повлияли тогда на образ жизни самураев.
     Если   в  наши  дни  поговорить  с   подростками  или  молодыми  людьми
двадцати-тридцатилетнего возраста,  можно убедиться,  что  все  их  интересы
сводятся к тому, чтобы модно одеваться и  производить хорошее впечатление на