Мастерские имели основной целью раскрытие потенциала арт-терапии, связанного с 
движением, телесным опытом и культурой. Участницы группы должны были выступать 
в качестве “партнеров по обучению” Партнерство по обучению предполагает наличие 
определенного опыта предыдущего участия в арт-терапевтических тренингах. В 
сочетании с жизненным и профессиональным опытом это позволяет сделать общение 
между членами группы более динамичным и опираться на те идеи, которые 
генерируют они сами и которые связаны с их пониманием арт-терапии в контексте 
повседневной жизни) с тем, чтобы разрушить привычные для арт-терапии стереотипы 
поведения клиента и психотерапевта — “рисуем-обсуждаем-рисуем-обсуждаем” 
(именно такая форма проведения арт-терапевтических сессий наиболее часто 
используется в работе со взрослыми). Модель партнерства по обучению давала 
возможность исследования тех идей, которые связаны с общей ответственностью, 
совместной работой, выражением различий, обменом опытом, обнаружением различий 
и т. д. Эта модель опирается на опыт предшествующего обучения членов группы и 
их жизненный и профессиональный опыт, предлагая им обменяться своими знаниями и,
 в то же время, давая им возможность для эксперимента.
Группа самостоятельно принимала решения, касающиеся тематики каждой сессии. 
Наличие в группе множества индивидуальностей отражалось в многообразии форм 
деятельности и точек зрения в ходе сессий. Это предполагало особый характер 
обсуждений, включающих значительный элемент культурологического анализа в духе 
постмодернистской субъективности. Это проявлялось, в частности, в таких 
определениях, как “эмержентная множественность”, “амбивалентность”, 
“мобильность”, “транзиторная неопределенность”, “противоречивая 
территориальность”, “сериальное многообразие”, “неукорененное существование”, 
“нелинейная активность”, “непредвиденная рефлексивность” (Bauman, 2000). Такая 
современная субъективность связана также с деконструкцией авторитарных 
отношений и выражением разных точек зрения, что ассоциируется скорее с 
движением “через” и многообразием перспектив, нежели с движением к чему-то 
определенному и выбором чего-то одного (одного лица, пункта назначения, системы 
верований, способа действий). Даваемое Эллиоттом (Elliott, 2001) определение 
современной субъективности подчеркивает активный характер личности. Оно 
предполгает выявление альтернатив и процессуальную характеристику “я”. 
Нерешительность в этой ситуации рассматривается как условие “расширения 
психического пространства” (Elliott, 2001) и связана с возможность принятия 
разных образов “я” в постоянно расширяющемся диапазоне контекстов, что дает 
возможность для “ревизии имажинативного пространства” (Elliott, 1996, p. 33). 
По мнению Эллиотта (Elliott, 2000), четких границ “я” больше не существует; 
современное “я” характеризуется постоянно увеличивающейся восприимчивостью к 
иным позициям и “поразительной терпимостью” к противоречиям. Оно также 
совмещает в себе разные стили жизни, двигаясь между множеством различных 
фокусов значений. Альтернативные точки зрения делают идентичность менее 
фиксированной. разрушают стереотипы и бытие “в единственно возможном виде”. 
Подвижность реакций и способность к постоянной адаптации к внешним изменениям и 
стрессам в значительной мере связаны с таким сознанием, которое характеризуется 
“физической и имажинативной алертностью” (Tufnell, 2000; p. 19).
Все это может быть отчасти следствием групповой работы — в данном случае, 
работы в арт-терапевтической группе, — хотя и предполагает определенный риск 
возникновения тревоги и усиление у членов группы потребности к возвращению в 
“безопасное пространство”. Когда человек сбивается с привычного пути и 
перестает видеть смысл в своих действиях, может развиваться состояние 
фрустрации. Если же действия продолжаются, в конце концов возникает 
рефлексивность особого рода: “Основным условием преемственности чувства “я” 
является человеческое тело; оно выступает в качестве некой константы посреди 
множества зыбких идентичностей, являясь материалом, ощутимым субстратом, 
контейнером, двигателем и выразителем прошлых, настоящих и будущих 
идентичностей” (Bauman, 2001; p. 194).
Проведение мастерских позволило также увидеть, как движения и телесный опыт 
проявляются в языке, посредством использования метафор повседневного 
употребления. Лакофф и Джонсон (Lakoff and Johnson, 1980, 1999) подчеркивают 
значение этих метафор (“тех метафор, с которыми мы живем”) как индикаторов 
различных соматических процессов и ощущаемых человеком реакций на разные 
жизненные события. Лакофф и Джонсон также указывают на тесную связь телесного 
опыта с сознанием и то, что движения тела являются результатом развития его 
способности к реагированию на текущие и предвосхищаемые средовые воздействия.
Движения тела имеют различные траектории, отражающие как осознаваемые, так и 
неосознаваемые реакции. Лакофф и Джонсон полагают, что эти реакции могут быть 
выражены с использованием тех метафор, которые используются людьми в 
повседневном общении. При этом мысли, чувства и движения интегрируются на 
метафорическом уровне с тем, чтобы обеспечить наиболее содержательную 
характеристику состояния. Некоторыми метафорами такого рода, высказанными 
участницами мастерских, являлись следующие:
“Не могу сдвинуться с места”,
“Хочу себя отпустить”,
“Я повернулась к нему/к ней/к ним спиной”,
“Я летаю”,
“Я ухватилась за эту возможность”,
“Он/она — моя головная боль”,
“Меня отодвинули в сторону”,
“Мои ноги ватные”,
“Мне не усидеть на одном месте”,