имеют отношение к последним двум пунктам этой схемы, а нарушение их – к 
невротическим симптомам. На первых стадиях мало кто останавливается надолго 
(предполагается, что они автоматичны или недоступны анализу, так как 
принадлежат области физиологии), хотя они достаточно информативны и не 
исключено, что имеют отношение к возникновению психических расстройств, 
например четыре «А» О. Блейлера. Мы знаем, что например при инсулино-шоковой 
терапии голод проявляется не в форме требований компенсации или грез о 
сладостях, а в виде так называемых негативных расстройств (слабости, апатии, 
снижения фона настроения, отчуждения и наконец комы). Поэтому человек на пути к 
самоисцелению первоначально занимается «диагностикой» своего текущего состояния 
– поиском и выделением потребностей своего организма, а затем их 
удовлетворением. 
Таким образом, Фрейд и психоаналитики, а также их оппоненты начинали свой 
исследовательский путь с некоей середины, они не определяли патологическое 
начало (производящую патологию) как репрезентант соматических изменений, 
качество, которое должно присутствовать на всем протяжении болезни с момента 
появления до момента обращения пациента к врачу. Здесь речь может идти не об 
обычном симптоме, а о факторе, определяющем текущее состояние пациента и все 
этапы его развития как психическую болезнь, – вопрос, который никогда всерьез 
не волновал ни психиатров ни психотерапевтов, потому что психиатрия как 
медицинская наука формировалась на базе изучения прогрессивного паралича, а не 
психогений. Другими словами, психические отклонения априорно воспринимались как 
болезнь, что не требовало доказательств постольку, поскольку они напоминают 
соматически обусловленные болезни. Это была и есть труднейшая проблема, 
требующая предварительного выделения больного и здорового начал психики, 
проведения демаркационной линии между ними, а тем самым создания патогенеза 
психического заболевания. По логике высказываний Фрейда это патологическое 
качество, подоплека, разводящая швы человеческой мысли и поступков, возникает 
при нарушениях механизмов сублимации, т. е. социализации субъекта. Однако в его 
школе психогенез был заменен этиогенезом, а в школе Крепелина – соматогенезом 
психического расстройства. И там и тут анамнез подавляет статус, а это значит, 
что лечение психических болезней может быть эффективным в той степени, в какой 
мы приближаемся к определению психического статуса через анамнез.
Но область лечения психических нарушений не ограничивается только медициной, 
здесь помимо клинической существует еще и церковная традиция, которая 
отличается полным игнорированием анамнеза и прогнозов в пользу восприятия 
психического статуса и его динамики, ибо здесь причина болезни одна и та же – 
существование в психической сфере чужеродного разрушительного начала, а фактор 
времени, латентного или иного развития несуществен. Он не имеет отношения к 
тяжести и к развитию болезни, болезнь не процесс, она данность, причем чуть ли 
не единственная в своем роде, – есть несколько наименований (включая народные) 
одной и той же болезнетворной причины. Как и клиническая психиатрия, этот 
подход основан на усеченной модели инфекционного заболевания, но другой модели: 
существование болезнетворного начала вне человека (в чужом психическом теле, 
профилактика), в отношениях с человеком (заражение, иммунитет), внутри человека 
(болезнь, лечение). В отличие от клинической области фактор увеличения 
количества симптомов (инкубации и генерализации), давности заболевания и его 
исхода несуществен. К этой традиции удачно примкнули создатели «третьей силы» 
(феноменологического направления) и совершенно случайно оказались здесь 
последователи бихевиоризма, так называемой поведенческой психотерапии, которые 
тоже не дифференцируют психическую патологию, но в равной степени отрицают и 
ортодоксальную психиатрию и психоанализ.
Таким образом, крупнейшие направления в области психотерапии (психоанализ, 
аналитическая психология), основанные на понятиях метемпневмоза и скелетной 
идеи, начинались в клинике, а заканчивались в области культурологии. Рано или 
поздно они теряли клиническую значимость (психоанализ в 1911 г., аналитическая 
психология в 1919 г.) ввиду слишком глубокой и необратимой экспансии в 
гуманитарную область, отсутствия четкого описания той патологии, которую они 
были призваны выявлять, определять и лечить. Обобщая все значения понятий 
сублимации, Trib’а и архетипического образа, можно сделать вывод, что речь 
могла бы идти о так называемых негативных расстройствах психики, воплощающих в 
сумме нарушения социальных связей больного. Разработка этого патогномического 
фактора привела бы к единой концепции психогенеза психических и соматических 
расстройств, а также могла бы объединить разрозненные школы и течения 
психотерапии еще в первой половине прошлого столетия. Этого не случилось ни в 
психоаналитическом ни в клиническом направлениях, так как ставший каноническим 
знак равенства между позитивными и негативными симптомами скрыл от 
исследователей терапевтический потенциал экзистенциального опыта одиночества. 
Пользуясь словами столетней давности, можно сказать, что негативные симптомы 
олицетворяют сумму нераспознанных потребностей (того, чего нет, в чем нуждается 
человек), а позитивные – попытку нейтрализации этих потребностей в виде 
формирования мотива поведения или создания модели потребного будущего по Н. А. 
Бернштейну: «голоса» советуют, хвалят, хулят, приказывают, а значит направляют, 
а если направляют, то интерпретируют события внутреннего и внешнего мира. Так 
пациент пытается выбраться из лабиринта новых представлений о себе, и будущие 
опекуны, его близкие и родные, первыми увидят столь непопулярный взгляд на 
привычные нормы общежития. Понятия сублимации и Trieb’а на современном уровне 
развития знаний неравноценны: если первое успешно развивается в теории и 
практике гуманистически направленной арт- и психотерапии, то второе принадлежит 
физиологической психологии и его можно встретить в историографической