Возможно, это объясняет, почему он отказывается ходить в школу и часто 
закрывается с матерью в квартире.
Другой яркий образ, который возник в моем воображении во время контактов с 
Питером, был образ юноши с картины Одри Бердслея. Иногда во время общения с 
клиентами у меня возникают в голове яркие образы, но я не всегда могу объяснить 
их природу. В образе юноши на картине смешиваются чувствительность и агрессия, 
и даже возникают садомазохистские ассоциации, когда люди не могут установить 
гармоничные отношения, и один обязательно должен доминировать над другим.
А теперь вспомним о том первом рисунке, который создал Питер. Это был 
«яйцеголовый» человек, укравший драгоценность. Этот образ показался мне очень 
креативным. «Яйцеголовый» напоминает мне Хэмпти-Дэмпти, который распался на 
куски, и его нельзя было собрать. Как и герой на его рисунке, Питер производил 
на меня двойственное впечатление: с одной стороны, он был хрупок и юн, и, с 
другой стороны, представал «крутым парнем».
Его второй рисунок, на котором Питер изобразил уничтожающую все живое лаву, 
оставляет у меня все-таки некоторое чувство надежды, поскольку лава пощадила 
дерево. При этом мне кажется, что проведение с Питером арт-терапии было бы 
очень сложным делом, с учетом перенесенного им опыта домашнего насилия, его 
тенденции к эмоциональной зависимости и разрушению гармоничных межличностных 
отношений. Его вторая картина, несмотря на отраженное в ней слабое чувство 
надежды, вызывала у меня чувство отчаяния. На этом рисунке многое скрывается 
под землей, и это говорит мне о необходимости, в случае проведения с Питером 
психотерапии, осторожного исследования того психологического материала, который 
Питер пытается скрыть. С Питером следовало бы проводить долгосрочную 
арт-терапию. Сохранение психотерапевтического альянса с ним требовало бы 
настойчивости и способности противостоять его агрессии и хаотичным переживаниям.

Другие образы, позволявшие мне в какой-то мере понять Питера, были связаны с 
контрпереносом. Какие ранние объектные отношения затрагивало наше общение? 
Иногда я ощущала себя отцом Питера, пытающимся его преследовать. Иногда, 
испытывая на себе взгляды Питера, я чувствовала себя никчемной. Мы то и дело 
менялись с Питером ролями, одна из которых была ролью доминирующей в отношениях 
фигуры, другая – слабой, подчиненной фигурой. Я также иногда чувствовала 
контакт с ребенком, проявляющим недовольство и что-то делающим от меня получить.
 В такие моменты Питеру, казалось, нравится, что я его слушаю и за ним наблюдаю.
 Иногда его взгляд оживал, и в комнате становилось теплее.
Во время обследования я полагалась как на наблюдение, так и контрпереносы, 
связанные с восприятием Питера и его рисунков. Когда он рассказывал о своих 
школьных проблемах, мне казалось, что он не ждет, что его кто-то поймет, и что 
ему трудно говорить о себе долго. У меня создавалось ощущение, что ему в школе 
страшно, и что он ждет, будто в любой момент может быть наказан. Я об этом 
догадывалась по тем реакциям, которые возникали у него в моем присутствии. На 
этом фоне возникали также короткие периоды тепла, когда я чувствовала, что он 
воспринимает меня как возможного помощника, который способен внимательно 
отнестись к нему и о нем думать.
У Питера могло появиться ощущение, что его понимают, и это усиливало в нем 
чувство надежды. Его тревога контейнировалась благодаря моему пониманию и 
процессу рисования.
Интерактивная модель психологического обследования предполагает внимание к 
внутренним и внешним факторам взаимодействия между клиентом и психотерапевтом и 
признание того, что качество их контакта определяется  эмоциональными реакциями 
обеих сторон. Обе стороны также формируют образы, которые наполняют 
пространство их общения. Эту мысль я в какой-то мере пыталась передать в своей 
статье. Общение клиента и психотерапевта также предполагает процесс 
двустороннего наблюдения. 
Я показала, как психологическое обследование может проводиться в течение трех 
сессий, но этот формат не является единственно возможным. В своей работе я 
нахожу его эффективным. У меня был опыт работы с аутичным ребенком, когда я 
лишь к концу года смогла написать о нем психологическое заключение. Есть дети, 
которые, кажется, ждали встречи с арт-терапевтом всю свою жизнь. Они на первой 
же встрече начинают активно проявлять себя и включаются в арт-терапевтический 
процесс.
С подростками дело обстоит иначе. Им необходимо увидеть возможный смысл 
контакта с психотерапевтом, и им нужно время для того, чтобы преодолеть 
амбивалентные чувства и давление родителей и найти такую форму контакта с 
психотерапевтом, которая бы их устраивала. Для этого обычно требуется не меньше 
шести недель. Копли (Copley 1993) называет такую работу «исследованием», 
отличая ее от краткосрочной терапии. Прекрасной моделью контакта с ребенком, 
ориентированной на его потребности, является модель, описанная Винникоттом 
(Winnicott 1971). Он показывает, как можно использовать игру с каракулями в 
качестве психоаналитического приема, связанного с процессом интервьюирования.
Обследование клиента заканчивается не только принятием профессиональных решений,
 но и созданием своеобразной истории. Профессиональные решения связаны с 
ответами на такие вопросы, как «Сможет ли данный клиент участвовать в 
психотерапии?», «Достаточно ли ресурсов у клиента, психотерапевта и среды, в 
которой будет проводиться работа, для того, чтобы обеспечить ее устойчивый 
характер?»
Питера направили ко мне для обследования в период кризиса, и я должна была 
подготовить заключение. В результате обследования для меня стало ясно, что 
Питер не может проходить долгосрочную терапию из-за отсутствия достаточного