интуициями. Антропософией они заинтересовались именно по причине этой своей 
новизны; попытаемся уловить особенность каждой из состоявшихся при этом их 
«встреч» с «духовной наукой».
1. Н. А. Бердяев
Специфической, глубоко интимной (и на самом деле, единственной) интуицией 
Бердяева была устремленность к духу. Бердяев искал не Бога, но — дух,— вернее 
сказать, Бога и Христа-Богочеловека Бердяев хотел ощутить, пережить, понять 
через чисто духовные представления. Дух Бердяев противопоставлял не столько 
материи (хотя и ей тоже), сколько вещи, а точнее, всякому овеществленному 
объекту познания; и поскольку для него, как наследника философии XIX в., была 
весьма значима оппозиция субъект/объект, то дух им соотносился с деятельностью 
субъекта. Отсюда — своеобразный апофатизм Бердяева во взгляде на духовное 
бытие: 
о нем нельзя мыслить как об объекте, «овеществлять» его, «объективировать» его. 

Наделяя дух предикатами, возникшими при созерцании вещественного мира, мы тем 
самым, по мысли Бердяева, не улавливаем самой сути «духовного» и остаемся в 
плену объективации. Дух недопустимо представлять предметно, он не подлежит 
оформлению, его нельзя описать, пользуясь «овеществляющими» понятиями (в том 
числе, и философскими),— и единственное, как можно его помыслить — это в 
терминах «я», в категориях субъектности. В стремлении Бердяева описать дух и 
духовное как деятельность «я», субъекта, в намерении философствовать в 
категориях, связанных с жизнью «я», родился экзистенциализм. Но тот же самый 
порыв к духу, жажда выхода в духовный мир обратили интерес Бердяева к 
антропософии — «духовной науке». Оккультизм Штейнера претендовал на адекватный, 

однозначный показ невидимых миров, на постижение незримого существа человека. И 

как и Бердяев, огромное значение Штейнера придавал человеческому «я», считая, 
что развитие именно этого аспекта человека является задачей настоящей эпохи. 
Здесь, в этих двух точках — интересе к духу и акцентировании «я» — Бердяев 
встретился со Штейнером.
Однако результатом этой встречи стало разочарование Бердяева, Он очень серьезно 

относился к антропософии и некоторые аспекты «духовной науки» признавал как 
безусловные: «Только в оккультизме,— писал он в 1916 г., имея в виду главным 
образом антропософию,— можно найти истинное знание о том, что материальный, 
отвердевший предметный мир есть временный момент космической эволюции, а не 
что-то абсолютно устойчивое и неизменное»[15]. Ему очень импонировал 
антропософский гнозис, учение о духовном космосе, о сложном духовно-телесном 
строении человека. Главную заслугу и правоту Штейнера Бердяев видел в 
гностической установке, что ставило Бердяева перед роковым вопросом: не есть ли 

антропософия — то самое искомое русской мыслью, мудрое, софийное знание? Но при 

всей двойственности (вспомним, замеченной и Белым) отношения к антропософии, 
последним словом Бердяева стало «нет» «духовной науке» и ее создателю.
В антропософии он усматривает продолжение позитивной науки XIX в., приложение 
ее 
устаревших, по мнению Бердяева, принципов к невидимым планам бытия. С 
богословской же, так сказать, стороны, антропософия, исключающая из своего 
кругозора Бога, может быть охарактеризована как «космическое прельщение». Хотя 
предмет антропософии — духовный мир, но в книгах Штейнера говорится лишь об 
«объектной» его стороне, а по существу, об эволюции все того же нашего 
материального мира. Штейнер, подобно ученым-позитивистам, согласно Бердяеву, не 

ведает самой сути духовного бытия; его ясновидению мир предстает аналитически 
разъятым, анатомированным. Труды Штейнера с описаниями духовных иерархий и 
эволюционных эпох подобны «учебникам географии и минералогии»; эти путеводители 

по невидимым мирам, «духовные Бедекеры», тупо заучиваются массой антропософов, 
отнюдь не имеющих того духовного опыта, который имел сам Штейнер. Антропософия, 

писал Бердяев, исключает творчество; подлинно творческие личности не примут 
«духовной науки», ее приверженцы — «средняя культурная масса», хотя и 
обладающая 
духовными запросами. Антропософия не знает Бога — но не знает и человека как 
образа Божия, как цельной личности: человек у Штейнера распадается, размывается,
 
исчезает в своих многочисленных оболочках и бесконечных перевоплощениях. Нет в 
антропософии и Христа-Богочеловека: Он заменен «космическим импульсом», с одной 

стороны, и неким сложным и опять-таки космическим существом — с другой, В 
учении 
Штейнера Бердяев не обнаруживает самых заветных своих интуиции — свободы, 
творчества, любви, благодати и главное, тайны: в антропософском миросозерцании 
неизвестное переживается как секрет, но не тайна, всегда являющаяся коррелятом 
к 
личностной свободе...
Можно было бы продолжать этот перечень недостатков антропософии,— тем более,