охватывающей все творение. Спаситель пребывает на земле не только в 
христианской 
Церкви, родившейся в день Пятидесятницы через сошествие Св. Духа, обладающей 
сокровищем Евхаристии: Он присутствует в мире и, так сказать, природно, через 
излившиеся на Голгофе божественные кровь и воду, которые принадлежат всему миру 

и освящают всю тварь. Святой Грааль, кровь и вода, излившиеся из Тела Христа — 
реальная действенная сила, «импульс Христа», созидающий «в видимом «невидимую 
Церковь»»[36].
Так принятием идеи св. Грааля границы Церкви распространяются на все творение; 
мысль о святой твари, восстающей Софии получает дополнительное обоснование. И 
когда Булгаков пишет, что «св. Грааль (...) есть (...) освящение нашей 
человеческой жизни, исполнение нашей человеческой истории»[37], то он соотносит 

с «Граалем» ключевые положения софиологии. Кажется, мы пришли к тому же, с чего 

начали это обсуждение: Булгаков чувствует глубинную софийность антропософии и в 

идее «Грааля» опознает ее софийное ядро. Очевидно, что отношение к антропософии 

и самого православного из русских софиологов двойственно. Не признавая за 
«духовной наукой» вероучительного статуса и отвергая гностическое расчленение 
духовной реальности (в особенности религиозных святынь), Булгаков идет на то, 
чтобы расширить православное сознание и православное учение, допуская в них 
отдельные антропософские представления.
*   *   *
В конце этих рассуждений нам хотелось бы уточнить наше понимание поставленной 
здесь проблемы. Мы никоим образом не считаем, что русская софиология имеет 
корни 
исключительно в гностической традиции и что, соответственно этому, единственной 

параллелью в немецкой культуре XX в. для нее может быть антропософия. Нас 
занимает, как таковой, эпизод встречи софиологии и антропософии, пересечение 
двух этих духовно-интеллектуальных течений, имевшее место в истории и 
невозможное без некоторой духовной общности. В софиологии есть сильное 
гностическое начало, антропософии, обратно, не чужда идея Софии. Но 
антропософия 
отнюдь не сводима пусть и к особой разновидности софиологии,— равно как русская 

софиология имеет другие духовные источники и западные параллели. Таким 
несомненным — и надо думать, мощным источником является католицизм. Как 
известно, В. Соловьев к нему был настолько неравнодушен, что по одной из 
биографических версий, имел место его переход в католичество. Правда, 
следующему 
поколению софиологов не была свойственна эта католическая ориентация[38].
Но исходный «софийный» импульс, воспринятый русской мыслью через Соловьева, 
имел 
отчетливую мариологическую окраску, связанную, надо думать, с акцентированием 
мариологической проблемы именно в католическом богословии XIX в. Как у 
Флоренского, так и у Булгакова тема Софии неотделима от темы Марии; если здесь 
и 
гнозис, то опосредованный представлениями новейшего католицизма. Русская 
софиология вполне может рассматриваться как параллель к тому течению в 
католицизме, которое обнаружилось в идеях Maria Immaculata, Maria Assumpta, 
Maria Ecclesia[39]. Эти идеи суть модусы более общего представления о 
Марии-Софии, которое, насколько мы можем об этом судить, практически 
«легализировано» современной католической Церковью[40]. Мария как особое 
Существо, вознесенное над человеческим родом и вместе с Иисусом Христом 
посредствующее между Богом и человеком — так Богоматерь понимается и русской 
софиологией, и католическим богословием XIX-XX вв. Неприятие софиологами 
католического догмата о Непорочном Зачатии Пресвятой Девы не мешает считать 
русскую софиологию (хотя бы только в вариантах Флоренского и Булгакова) 
восполнением современного ей православного богословия, не принявшего 
мариологический поворот, совершившийся в западной мысли. Однако — и здесь 
поразительный парадокс — сами католические богословы, обнаружившие, что 
«софиологическое» понимание Марии имело место уже в Средние века, источником 
софийных идей считают при этом византийскую традицию![41] С этим согласны и 
современные русские богословы[42]; но к ним именно от софиологов первой 
половины 
XX в. пришла мысль о том, что православное литургическое почитание Девы Марии 
содержит негласную предпосылку об особой таинственной общности Марии и 
Софии[43].
Итак, если в числе «источников» русской софиологии мы назвали гнозис и 
католичество, то проигнорировать родную православную традицию при этом было бы 
по меньшей мере странно. Русская софиология — весьма сложное в духовном 
отношении явление. Но уже XX в. показал, что в ней можно видеть одно из веяний 
вселенского христианства. «Мариология — богословие будущего»[44],— пишет 
православный богослов наших дней. Так что в данном исследовании мы затронули 
явление становящееся, неготовое. Своей задачей мы видим внесение лепты в самое 
предварительное его описание.