Воплощении участвовали два Иисуса, две Марии и два Иосифа (в соответствии с 
разными родословиями Евангелий от Матфея и от Луки), что Логос, вселившийся в 
тело Иисуса при крещении на Иордане, был Солнечным духом, тем, кого древние 
персы называли «Ахура-маздао», Ормуздом и т. д.
Эта картина была неприемлемой для Булгакова — и даже не по причине ее 
фантастичности и сложности: в конце концов, божественной тайне в катафатическом,
 
так сказать, плане подобало бы предстать в обличье, совершенно невероятном. Но 
как то было и в случае Бердяева, для Булгакова речь здесь шла в первую очередь 
о 
«вере в «доктора»», заявляющего о вещах, которым не может быть критической 
проверки. Однако такая вера есть ничто иное, как суеверие. И понятно, почему 
Булгаков говорит об антропософии также как о «суесловии», ничего общего с 
христианством не имеющим, и, более того, утверждает, что Штейнер относится к 
сонму «лжехристов и лжепророков»: русский философ не находит в антропософии тех 

«сокровищ христианской веры», на которых зиждется жизнь православного человека. 

Действительно, опыт православный и опыт антропософский принципиально различны. 
Дело в экзистенциальной установке сознания, в его обращенности к божественному 
личностному «Ты». В самом деле, можно ли пережить в качестве «Ты» 
антропософского Христа?! Этому противоречит не только религиозный опыт, но и 
навык чисто человеческого общения. Впрочем, в антропософии — «науке», но не 
«религии»! — этого не требуется, «внутреннее делание» имеет там в корне иной 
характер... Борясь за «Господа Иисуса» против утверждения в сознании «Christus 
Jesus», Булгаков борется, в сущности, за церковную благодать, за спасительность 

православной духовной жизни.
Все это — вещи для православного сознания совершенно понятные, и никаких 
проблем 
в связи с отношением Булгакова к антропософии не возникло бы, не будь им 
написана большая статья «Святый Грааль», помещенная в журнале «Путь» (№ 32) в 
1932 г. А эта статья — не что иное, как принятие центральной, 
сакрально-мистической идеи Штейнера, стремление включить ее в православное 
сознание! Все, в сущности, построения Штейнера — космологические, 
антропологические, христологические — предприняты ради идеи Грааля,— идеи 
присутствия Христа на Земле после «мистерии Голгофы» и долженствующего 
произойти 
в XX в. Его второго пришествия. В антропософии есть своя святыня (все же это не 

позитивная наука), и эта святыня — сердце западной эзотерики, Грааль. Согласно 
средневековым преданиям, Грааль — это чаша Тайной Вечери, куда на Голгофе Иосиф 

Аримафейский собрал кровь Спасителя.
Штейнер это интерпретирует таким образом, что Христос через Свою кровь остался 
на Земле в эфирном теле; именно в нем, в этом тонком теле. Он иногда является 
Своим избранникам — и прежде всего, явился апостолу Павлу. И в полном 
соответствии со Штейнером Булгаков пишет: «Образ святого Грааля, хранящего 
святую Кровь, выражает именно ту идею, что, хотя Господь вознесся в честной 
плоти Своей на небо, однако в крови и воде, излиявшихся из ребра Его, мир приял 

Его святую реликвию, и чаша Грааля есть ее киворий и рака. И весь мир есть эта 
чаша св. Грааля. Он недоступен поклонению, по святости своей он сокрыт в мире и 

от мира. Однако он существует в нем, как невидимая сила, и он становится 
видимым, является чистым сердцам, того достойным»[33]. Свою концепцию 
1000-летнего Царства и Второго Пришествия Булгаков связывает со смыслами Грааля.
 
Заметим, что он решительно отвергал мысль о новом явлении Христа на физическом 
плане, в эвклидовом мире («Апокалипсис Иоанна»); влияние Штейнера может быть 
предположено и здесь... Но «Грааль» статьи Булгакова — точно ли «Грааль» 
антропософский? Не пришла ли к Булгакову идея Грааля из тех же средневековых 
источников, что, скажем, и к Вагнеру как автору «Парсифаля»? Ответ здесь 
однозначен, «Грааль» в статье Булгакова принят из рук Штейнера: в «Святом 
Граале» Булгакова есть две отсылки к антропософии[34].
Видимо, Булгаков считал возможным для себя использовать представление о Граале, 

хотя оно и является элементом «бредовой»[35], по словам русского софиолога, 
христологической системы Штейнера,— для Булгакова оказываются приемлемыми не 
только сам образ таинственной Чаши, но и его антропософское истолкование. Но 
как, почему Грааль оказался уместным в булгаковской софиологии, какие 
софиологические интуиции и понятия связал Булгаков с Граалем? В трактовке 
Булгакова, идея Грааля есть специфически софийная идея; и через «Грааль» 
софиология связывается с Евангелием, приобретает высший авторитет на основе 
событий жизни Спасителя. Антропософская концепция Грааля избавлена Булгаковым 
от 
множества гностических тонкостей, сделана более монументальной и частично 
выражена в богословских терминах. «Грааль» понадобился Булгакову, чтобы 
теоретически подкрепить им софиологическую идею вселенской, космической Церкви,