для вызывания, находился в небольшой башне; в нем были расположены четыре
вогнутых зеркала, род алтаря, верхняя часть которого из белого мрамора 
была окружена цепью из намагниченного железа. На белом мраморе был 
выгравирован и вызолочен знак пентаграммы в том виде, как она изображена 
в начале 5-й главы этого сочинения; тот же знак был нарисован различными 
красками на белой и новой коже ягненка, распростертой перед алтарем. В 
центре мраморного стола стояла маленькая медная жаровня с углями из ольхи
и лаврового дерева; другая жаровня была помещена передо мной на 
треножнике. Я был одет в белое платье, похожее на одеяние наших 
католических священников, по более просторное и длинное; на голове у меня
был венок из листьев вербены, вплетенных в золотую цепь. В одной руке я 
держал новую шпагу, в другой - Ритуал, я зажег огни и начал, - сначала 
тихо, затем постепенно повышая голос, - произносить призывания Ритуала. 
Дым подымался, пламя сначала заставляло колебаться псе освещаемые им 
предметы, затем потухло. Белый дым медленно подымался над мраморным 
алтарем; мне казалось, что земля дрожит; шумело в ушах; сердце сильно 
билось. Я подкинул в жаровни несколько веток и ароматов, и, когда огонь 
разгорелся, я ясно увидел перед алтарем разлагавшуюся и исчезавшую фигуру
человека. Я снова начал произносить вызывания и стал в круг, заранее 
начерченный мною между алтарем и треножником; мало помалу осветилось 
стоявшее передо мной, позади алтаря, зеркало, и в нем обрисовалась 
беловатая форма, постепенно увеличивавшаяся и, казалось, понемногу 
приближавшаяся.

   Закрыв глаза, я трижды призвал Аполлония, - и, когда открыл их, - передо 
мной стоял человек, совершенно закутанный в нечто вроде савана, который 
показался мне скорее серым, чем белым; лицо его было худощаво, печально и
безбородо, а это совершенно не соответствовало моему представлению об 
Аполлонии. Я испытал ощущение чрезвычайного холода и, когда открыл рот, 
чтобы обратиться с вопросом к призраку, - не был в состоянии произнести 
ни единого звука.

   Тогда я положил руку на знак пентаграммы и направил на него острие шпаги,
мысленно приказывая ему не пугать меня и повиноваться.

   Тогда образ стал менее ясным и внезапно исчез. Я приказал ему вернуться; 
тогда я почувствовал около себя нечто вроде дуновения, и что-то коснулось
моей руки, державшей шпагу; тотчас же онемела вся рука. Мне казалось, что
шпага оскорбляет духа, и я воткнул ее в круг около меня. Тотчас же вновь 
появилась человеческая фигура; но я чувствовал такую слабость во всех 
членах, так быстро слабел, что вынужден был сделать два шага и сесть. 
Тотчас же я впал в глубокую дремоту, сопровождавшуюся видениями, о 
которых, когда я пришел в себя, у меня осталось только смутное 
воспоминание. В течение многих дней я чувствовал боль в руке, и она 
оставалась онемевшей. Видение не говорило со мной, но мне казалось, что 
вопросы, которые я хотел ему задать, сами собой были решены в моем духе. 
На вопрос дамы мой внутренний голос отвечал: "Умер" (дело шло о человеке,
о котором она хотела иметь известие). Что касается меня самого, - и хотел
знать, возможны ли прощение и сближение двух лиц, о которых я думал; и 
тоже внутреннее эхо безжалостно отвечало: "Умерли!"

   Я рассказываю это происшествие именно так, как оно произошло. Этот опыт 
произвел на меня совершенно необъяснимое действие: я уже не был прежним 
человеком; что то из того мира вошло в меня; я не был ни весел, ни 
печален; я испытывал странное влечение к смерти, в то же время не 
испытывая ни малейшего желания прибегнуть к самоубийству. Я старательно 
анализировал испытываемые мной ощущения: и, несмотря на испытываемое мной
нервное отвращение, я дважды повторил, - с короткими промежутками, - тот 
же опыт. Отчет о происшедших явлениях слишком мало отличался бы от только
что рассказанного мною, - так что мне нечего добавить к этому, и без того
слишком длинному, повествованию. Результатом этих двух последних 
вызываний было для меня откровение двух каббалистических секретов, 
которые если бы они были всем известны, могли бы в короткое время 
изменить основы и законы всего общества.

   Должен Ли и заключить из этого, что я действительно вызвал, видел и 
осязал великого Аполлония Тианского? Я не настолько подвержен 
галлюцинациям, чтобы верить в это; ни настолько мало искренней, чтобы 
утверждать это. Действие приготовлений, курений, зеркал и пантаклей - 
настоящее опьянение воображения, и должно сильно действовать на уже и без
этого впечатлительную и нервную личность. Я не объясняю, в силу каких 
физиологических законов я видел и осязал; я только утверждаю, что я 
действительно видел и осязал, что я видел совершенно ясно, без 
сновидений, и этого достаточно, чтобы поверить в реальную 
действительность магических церемоний. Впрочем, я считаю это опасным и 
вредным: здоровье, как физическое, так и моральное, не выдержит подобных 
операций, если они станут обычными. Пожилая дама, о которой я говорил, 
могла служить доказательством этого, так как, хотя она и отрицала это, но
я уверен, что она привыкла заниматься некромантией и гётией. Иногда она 
молола совершенную бессмыслицу, часто сердилась безо всякого повода. Я