некая более возвышенная цель. Но совершенно ясно, что иногда Братья могут мудро 
позволить демонстрацию паранормальных феноменов из чисто филантропического 
желания вызвать доверие к философской системе, которая сама по себе оказывает 
на человека облагораживающее действие. Это происходит в случае, если умы людей, 
к которым взывает адепт, способны подняться от преклонения перед чудом к 
подобающему уважению к философии, которую это чудо подтверждает.
     История Теософического Общества служит наглядной иллюстрацией этого 
принципа. Эта история весьма пестра, потому что феномены, которые 
демонстрировались, часто не производили надлежащего эффекта, иногда 
преждевременно разглашались и навлекали на изучение оккультной философии, как 
она представлялась окружающему миру и преданным лицам, которых наскоро 
идентифицировали с поощрением этой философии средствами Теософического Общества,
 множество глупых, смешных, а иногда и злонамеренных преследований. Может 
возникнуть вопрос: почему же Братья позволили такое неблагоразумное поведение, 
если они действительно столь велики и всемогущи, как я их описываю? Но ответить 
на этот вопрос не так трудно, как может показаться на первый взгляд. Если 
описание Братьев, которое я попытался представить читателю, было верно понято, 
то оно покажет, что по сравнению с лицами, стоящими на более низкой ступени 
оккультного развития, Братья, невзирая на свои силы, менее подготовлены к 
задачам, включающим в себя прямые отношения с множеством обычных людей в 
обыденном мире. Я предполагаю, что первичная цель Братства имеет очень мало 
общего с той задачей, которую я выполняю сейчас, а именно — со стремлением 
убедить широкую публику в том, что в человечестве действительно скрыты 
способности к столь необыкновенному развитию, которые могут одним прыжком 
перенести нас в плане познания Природы далеко за пределы того, о чем мечтает 
физическая наука, и в то же время дать нам позитивные доказательства 
относительно строения и предназначения человеческой души. Разумно предположить, 
что Братья с симпатией отнеслись бы к подсобной цели. Но, немного поразмыслив, 
мы поймем со всею очевидностью, что их первостепенная задача — поддерживать 
реальность того знания и тех сил, о которых я могу рассказать лишь 
приблизительно: Если бы Братьям пришлось взвалить на себя огромную черную 
работу по борьбе с флегматичным скептицизмом толпы, язвительным скептицизмом 
фаланги материалистов и испуганным, негодующим скептицизмом религиозных 
ортодоксов, можно предположить, что они — proper vita vivendi perdere causas* — 
даже могли бы допустить гибель самой оккультной науки ради того, чтобы убедить 
человечество, что эта наука действительно существовала. Конечно, можно было бы 
навести оккультистов на мысль о том, что в оккультизме, как и в любой другой 
области, возможно разделение труда и что ряд адептов, пригодных для этой работы,
 можно бросить на борьбу с недоверием современной науки, в то время как 
остальные будут по-прежнему исполнять свои первоочередные обязанности, 
оставаясь в милом их сердцу уединении. Но сколь бы практичным ни выглядел 
подобный совет в глазах нашего практичного мира, он представляется совершенно 
непрактичным с точки зрения подлинного мистика. Прежде всего, человек, 
стремящийся стяжать лавры на ниве оккультизма, предпринимает громадные, 
долговременные усилия, являющиеся условием успеха, совсем не для того, чтобы по 
завершении своих трудов погрузиться в жизнь обычного мира — ту жизнь, которая 
будет неизбежно внушать ему крайнее отвращение в случае его гипотетического 
успеха. Вероятно, не найдется ни одного истинного адепта, которому любой образ 
жизни, кроме отшельничества, не внушал бы отвращения и антипатии, даже 
превосходящих ту антипатию, которую у нас, обычных людей, вызывает мысль о том, 
чтобы заживо похоронить себя в далекой горной обители, где не ступает нога 
человека и куда не доносится голос внешнего мира. Очень скоро я докажу вам, что 
присущая адептам любовь к уединению отнюдь не исключает знания европейской 
культуры и манер. Напротив, эта склонность вполне совместима с обладанием 
европейской культурой и соответствующим опытом. Обнаружив их у человека 
восточного происхождения, люди, знающие жизнь Востока лишь с ее обыденной 
стороны, бывают удивлены.
     Итак, если вообразить, что некий адепт откомандирован, согласно 
приведенному здесь предложению, с целью доказать научному миру, что существуют 
области знаний, еще не исследованные наукой, и вполне достижимые для человека 
способности, об обладании которыми ученые пока даже не смеют мечтать, — этот 
адепт может либо исполнять свое задание по обязанности, либо взяться за него 
добровольно. В первом случае мы вынуждены допустить, что оккультное братство 
обращается со своими членами деспотично, в манере, которая, по моим наблюдениям,
 ему совсем не свойственна. Во втором случае нам придется предположить, что 
адепт добровольно принес в жертву то, что ему не только милее всего, но и 
является для него высшей жизнью. Но ради чего? Ради выполнения задачи, которую 
он считает не слишком важной, — конечно, лишь относительно, в сравнении с 
другой задачей, в решении которой он может принять участие, то есть с 
сохранением и, быть может, развитием самой великой науки. Но я не хочу 
развивать свою аргументацию, потому что это вскоре потребует иного, 
специального рассмотрения. На сей раз достаточно указать, что существуют 
определенные соображения, не позволяющие принять метод убеждения, который, по 
мнению обычных людей, является наиболее подходящим для того, чтобы ознакомить 
современный интеллект с оккультными истинами.
     Судя по всему, эти соображения и побудили Братьев благосклонно отнестись к 
Теософическому Обществу, которое они рассматривают как более или менее 
несовершенный, но, за неимением лучшего, подходящий инструмент для того, чтобы 
выполнить определенную часть работы, в которой Братья искренне заинтересованы, 
хотя в данный момент они и не готовы взяться за нее сами.