эффективности этой материнской организации, проводя в жизнь ее передовую идею 
Всемирного Братства, а также иными возможными способами.
     Какими бы неудачными не были демонстрации феноменов, среди них все же есть,
 как вы сами согласились, и совершенно безупречные. "Звук постукивания по столу,
 к которому никто не прикасается", и "звон невидимых колокольчиков в воздухе", 
по вашим словам, всегда оценивались как "удовлетворительные".
     Исходя из этого, вы убеждаете меня в том, что хорошие экспериментальные 
феномены "можно с легкостью умножать ad infinitum*. Да, можно — везде, где 
постоянно существуют наши магнетические и иные условия и где нам не приходится 
действовать через слабое тело женщины, в которой, если можно так выразиться, 
большую часть времени бушует ураган жизненной энергии. Но каким бы 
несовершенным ни был наш зримый посредник, в настоящее время эта личность 
наиболее пригодна для подобных целей, и феномены, которые она демонстрирует, 
вот уже около полувека изумляют и ставят в тупик ряд самых выдающихся умов 
вашего столетия..."
     
     Две или три коротеньких записки, впоследствии полученные мною от Кут Хуми, 
имели отношение к одному случаю, который я должен сейчас описать и который в 
качестве экспериментального феномена представляется мне более совершенным, 
нежели любой другой из числа описанных мною выше. Между прочим, стоит отметить, 
что хотя обстоятельства этого случая излагались тогда в индийских газетах, 
веселая компания зубоскалов, наводнивших прессу своими глуповатыми 
комментариями по поводу феномена с брошью, так и не удосужилась обсудить 
"случай с подушкой".
     Однажды мы вместе со своими гостями отправились на вершину соседнего холма,
 где решили устроить ланч. Накануне вечером у меня были основания полагать, что 
мой корреспондент, Кут Хуми, вступил со мною в особое общение, которое я, в 
целях данного объяснения, назову субъективной коммуникацией. Я не стану 
вдаваться в подробности, поскольку обычного читателя совершенно ни к чему 
обременять впечатлениями такого рода. Утром, обсудив этот вопрос, я нашел на 
столе в зале записку от Кут Хуми, в которой он обещал дать мне на вершине холма 
нечто такое, что послужит знаком его (астрального) присутствия возле меня 
минувшей ночью.
     Мы направились к цели нашей прогулки, расположились лагерем на вершине 
холма и уже занялись ланчем, когда мадам Блаватская сообщила, что Кут Хуми 
спрашивает, где именно мы хотели бы найти тот предмет, который он собирается 
мне послать. Следует учесть, что до этого момента не велось никаких разговоров 
относительно ожидаемого мною феномена. Мой рассказ, вероятно, вызовет обычные 
намеки на то, что мадам Блаватская специально "подвела" меня к тому выбору, 
который я совершил. Фактически же дело обстояло так: во время разговора 
совершенно на другую тему мадам насторожилась, услышав свой "оккультный голос", 
а затем сразу же сообщила мне, о чем был задан вопрос, и более не сделала по 
этому поводу ни одного замечания, которое могло повлиять на мой выбор. Не было 
никакой общей дискуссии по этому поводу, мой выбор был самостоятельным и 
совершенно спонтанным. Немного поразмыслив, я сказал: "Вон в той подушке", — 
указывая при этом на подушку, на которую опиралась одна из леди, сидевших 
напротив меня. Едва я произнес эти слова, как моя супруга воскликнула: "О нет, 
лучше в моей!" — или что-то в этом роде. Мадам Блаватская своим способом 
спросила у Кут Хуми, подходит ли такой вариант, и получила положительный ответ. 
Таким образом, моя свобода в выборе места, где нам предстояло найти предмет, 
была абсолютной и не связанной никакими условиями. При данных обстоятельствах и 
с учетом наших предыдущих опытов было бы наиболее естественно, если бы я 
предложил поместить предмет на каком-нибудь дереве или в определенном месте под 
землей; но назвать внутренность зашитой подушки, тут же выбранной наугад, — эта 
мысль осенила меня, когда мой взгляд ненароком упал на подушку, которую я 
указал первой. Но если сам я при этом думал о любой подушке, то поправка к 
первоначальному предложению, внесенная моею супругой, оказалась реальным 
усовершенствованием, так как выбор в результате пал на ту конкретную подушку, с 
которой моя супруга ни на мгновение не расставалась все утро. Эта была обычная 
подушка из джампана; жена опиралась на нее все время пути от дома, продолжала 
сидеть точно так же, пока джампан поднимали на вершину холма, и не изменяла 
позы во время разговора. Сама подушка была прочно сшита вручную из камвольной 
ткани и бархата и принадлежала нам уже много лет. Когда мы были дома, эта 
подушка постоянно находилась в гостиной, на видном месте, на одном из диванов; 
если моя жена отлучалась из дома, она брала подушку с собою в джампан, а 
возвращаясь, приносила ее обратно.
     Когда мы договорились насчет подушки, моей супруге велели положить ее под 
плед, и жена сделала это в джампане своими собственными руками. Подушка пробыла 
под пледом примерно около минуты, когда мадам Блаватская сказала, что теперь мы 
можем ее разрезать. Я взрезал подушку перочинным ножом, причем на это 
потребовалось определенное время, потому что она была очень прочно прошита со 
всех сторон, и швы пришлось распарывать чуть ли не стежок за стежком. Когда 
чехол с одной стороны был полностью распорот, выяснилось, что перьевая начинка 
заключена в еще один, внутренний чехол, края которого были также прошиты со 
всех сторон. Между внутренней подушкой и наружным чехлом мы не нашли ничего и 
потому продолжали распарывать внутреннюю подушку; когда мы с этим справились, 
моя жена пошарила рукою в перьях.
     Первым, что она обнаружила, оказалась маленькая треугольная записка, 
адресованная мне и написанная почерком моего оккультного корреспондента. В ней 
говорилось следующее: