Клеопатры сохранилось в лишь в рукописи X или XI  столетия. Однако существуют и 
оригинальные греко-египетские тексты -  например, знаменитые Лейденский и 
Стокгольмский папирусы (оба они  датируются приблизительно 300-м годом н.э.). 
Большинство этих древних  манускриптов было найдено в одной из гробниц в 
египетских Фивах, но  имя мастера алхимии, пожелавшего захватить с собой в 
могилу свою  библиотеку, осталось неизвестным. К каталогу ранней алхимической  
литературы следует добавить также теоретические и апологетические  сочинения 
Зосима, Стефана, Олимпиодора, Синезия и других авторов,  аутентичность которых 
неоспорима. Труды Зосима и Олимпиодора  датируются четвертым веком нашей эры, 
Синезия - пятым, а Стефана -  седьмым. На основе этих произведений перед нами 
вырисовывается  достаточно четкая картина состояния дел в ранней алхимии. Эти 
труды,  подлинность которых не вызывает сомнений, позволяют распутать шелковую  
нить легенды, оплетшую истоки алхимии коконом тайн и чудес.
Утверждали, что алхимию - так же как магию и прочие запретные  искусства - 
принесли человечеству пр(клятые ангелы, разгласители  божественных тайн. За это 
преступление они были наказаны; проклятие  легло и на запретное знание, 
позволявшее человеку соперничать со своим  создателем. Именно такой точки 
зрения придерживается святой Августин,  гневно осуждая "пустое и жадное 
любопытство", которое "рядится в  одежду знания и науки"(. Это соперничество 
между верой и знанием  было известно еще древним римлянам. Лукреций Кар (ок. 98 
- 53 гг. до  н.э.) в поэме "О природе вещей" торжествующе восклицает: "Так, в 
свою  очередь, днесь религия нашей пятою // Попрана, нас же самих победа  
возносит до неба". А затем лицемерно просит читателя не считать, что  он, 
Лукреций, желает внушить ему безбожие или толкнуть его на путь  преступлений"((.

  
[Илл. на стр. 82. 18. Алхимическое древо.]

В первые века нашей эры традиционным символом этой "греховной"  жажды знаний 
служило древо познания из Книги Бытия. Вкусив запретный  плод, человек стал 
подобен Богу, знающему добро и зло. Несомненно, все  это было известно 
алхимикам, но не мешало им продолжать исследования. Хвастливый рассказ "Исиды" 
о том, как она обрела свои знания, звучит  открытым вызовом Книге Бытия. Таким 
принципиально новым отношением к  библейской легенде мы обязаны гностикам, ибо 
многие гностические секты  проявляли полное безразличие к проблеме добра и зла 
на земле. Офиты  поклонялись библейскому змею как благому творению: ведь именно 
змей  вручил человеку знание, которое тот смог использовать как оружие  против 
своего злого создателя, Иалдабаофа. В результате древо познания  и змей стали 
главными эмблемами алхимии.
Не удивительно, что к первым алхимикам отношение было ничуть не  лучше, чем к 
язычникам. Гонения обрушились на них еще в то время,  когда центром развития 
алхимического искусства была Александрия. Медицину и алхимию изучали в домах, 
примыкающих к Серапею - храму  Сераписа. Распорядившись разрушить этот храм, 
Феофил, архиепископ  Александрийский, столкнулся с сопротивлением; но прямое 
повеление  императора Феодосия заставило ученых отступить. Серапей, как и 
другие  храмы империи, погиб в огне. Но библиотека, уже однажды чуть не  
уничтоженная при Цезаре, была спасена, и занятия продолжались в  Мусейоне, пока 
в 415 году не была убита Гипатия, женщина-философ.
Гибелью ее ознаменовался конец языческой учености в Египте. Спасаясь от 
преследований, александрийские философы нашли пристанище в  Афинах, где в то 
время выступал с проповедью своего учения неоплатоник  Прокл. Вместе с 
беженцами в Грецию проникла и алхимия. Но в 529 году  император Юстиниан повел 
широкомасштабную войну против естественных  наук и философии. Языческая 
культура погибла, но алхимии удалось  выжить, несмотря на то, что указ Феодосия 
предписывал публично сжечь  алхимические книги в присутствии епископа.
Знамя "пр(клятых" подхватили новые авторы. Включив в свою  доктрину кое-какие 
элементы ортодоксального христианства, они привели  ее в приемлемый для 
императоров вид. Стефан Александрийский посвятил  свои "Девять уроков химии" 
восточноримскому императору Ираклию (575 -  641). Сочинение Стефана, хорошо 
знакомого с философией Пифагора и  Платона, но, тем не менее, бывшего 
христианским мистиком, являет собой  переходное звено от древней алхимии к 
средневековой. А вскоре  наступили времена, когда византийские монахи принялись 
усердно  копировать все древние сочинения, какие им только удавалось разыскать. 
Среди этих прилежных компиляторов, несколько веков трудившихся над  
воссозданием древней мудрости, уничтоженной фанатиками, был монах  Никифор (758 
- 829), интересовавшийся, главным образом,  древнегреческими авторами. В XI 
веке Михаил Пселл возродил  платоническую философию. С возвращением древней 
литературы появилось и  множество комментаторов алхимических трактатов, среди 
которых особо  следует упомянуть "Христианского философа". Такой псевдоним взял 
себе  исключительно образованный для той эпохи монах, сочетавший в своем  
сочинении христианскую культуру с языческими воззрениями и алхимию - с  
теологией.
В то же время на литературную сцену вышли алхимические поэты,  черпавшие 
вдохновение из трудов Стефана и превозносившие в  восторженных поэмах чудеса 
этого герметического искусства. Снова  принялись цитировать Зосима и 
Олимпиодора, а также Синезия -  изобретательного и мудрого епископа Птолемаиды. 
Снова на страницах  трактатов стали появляться имена мифических алхимиков 
(Трисмегиста,  Петезия и Агафодемона) и псевдогерметистов (Зороастра, 
Демокрита). Клеопатра, Исида и Мария, которым из страха перед преследованиями  
когда-то пришлось скрыть свои истинные имена под этими псевдонимами,