ни страха, но всегда спокоен в своем высшем могуществе. Его нельзя ни изменить, 
ни заменить, он всегда был и остается самим собой, независимо от того, 
воспринимает его смертный человек или нет. Он сравним со светом земного солнца, 
который нельзя погасить в мире, но от которого человек порой добровольно 
закрывается. Мы можем ослепить себя и не воспринимать истину, но сама истина от 
этого не меняется. Она озаряет душу и разум тех, кто пробудился к бессмертной 
жизни. Чтобы осветить маленькую комнатку, достаточно слабого огонька, а для 
большой залы нужен яркий светильник, но и там и там свет одинаково ярок; так и 
в сердцах всех людей свет не замутнен ничем, но сияет ярче или слабее в 
зависимости от их личных качеств. 
Нет ничего выше истины, и потому постижение истины есть высший человеческий 
идеал. Высочайший идеал Мироздания должен быть всеобщим идеалом. Все люди 
устроены одинаково, в соответствии с одним вселенским законом, и потому высший 
идеал одинаков для всех и доступен всем, и в его достижении все 
индивидуальности соединяются в одно. Пока человек не сознает высочайший идеал 
Мироздания, таковым для него будет тот высший идеал, который он способен 
осознать; но поскольку существует идеал выше воспринимаемого им в данный момент,
 неосознанно он будет стремиться к нему, если только не станет специально 
упорно отвергать его зов. Только достижение высочайшего вселенского идеала 
может дать бесконечное счастье, ибо достигшему самого высшего нечего больше 
желать. Покуда существует идеал более высокий, человек будет стремиться к нему, 
но высочайший идеал, если он обретен, перестает притягивать, и человеку уже 
некуда стремиться, до той поры, пока сам уровень высочайшего идеала не станет 
выше. Таким образом, существует некое состояние совершенства, которого любой из 
людей может достигнуть и которое никто не может превзойти, пока вся Вселенная 
не поднимется на следующую ступень. Каждый вправе подняться до этого 
высочайшего уровня, но не все в равной мере способны к развитию: кто-то 
добивается успеха быстро, кто-то отстает по дороге, и, наверное, большинство 
падают и им приходится начинать всё с начала, с первой ступеньки лестницы. Из 
любого желудя, оказавшегося на земле, может вырасти дуб, но не все попадают в 
одинаковые условия. Некоторые прорастут, а кое из каких даже вырастут деревья, 
но большинство ожидает разложение и превращение в материал, из которого могут 
быть изваяны новые формы. 
Высочайшая истина не доступна полностью человеку в смертной его форме. Тем, кто 
достиг совершенного сознания абсолютной истины, не нужна никакая форма, 
вмещающая сознание; они принадлежат к племени внеформенных. Те, кто скован 
цепями личности, не могут объединиться с универсальным принципом; разум, 
ставший столь необъятным, что телесный дом-темница уже не может вместить его, и 
не нуждается более в этой темнице. Духу нужно быть облеченным в некую форму 
только на первых шагах его развития. "Одежды кожаные"4 служат ему защитой от 
разрушительных стихийных влияний, принадлежащих к царству зла, пока он не 
способен этому злу противостоять. Когда дух познаёт зло и обретает силы, чтобы 
подчинять его себе, когда он постигает истину, "вкусив от древа Жизни и обретя 
жизнь вечную"5, он уже может защитить себя сам и телесная оболочка ему далее не 
требуется. 
Человек, не достигший совершенства, если только он не начал деградировать, 
интуитивно ощущает, что истина есть, но не воспринимает её непосредственно. 
Ученый, который строит свои умозаключения исходя только из чувственного 
восприятия, далее всех отстоит от осознания истины, ибо он ошибочно принимает 
за реальность иллюзии, порождаемые его органами чувств, и отвергает откровения, 
сообщаемые ему его же собственной интуицией. Философ, не способный узреть 
истину, пытается постичь её своим интеллектом и может даже в чем-то 
приблизиться к ней; но тот, в ком истина осознала себя, знает её 
непосредственно и, единственный, не может ошибиться. Такое состояние непонятно 
большинству людей, непонятно ученым и философам в той же мере, как и людям 
необразованным, и однако же существовали и существуют в наши дни те, кому 
удалось его достичь. Это — истинные теософы; хотя далеко не любой теософ, 
носящий это имя, принадлежит к ним, как не любой, кто называет себя 
христианином, — Христос. Но истинный теософ и истинный Христос — одно и то же, 
поскольку оба — человеческие формы, в которых вселенская духовная Душа (шестой 
принцип оккультистов) осознала себя, и каждый, в ком она достигла такого 
состояния, есть теософ и есть Христос. 
Поскольку истина одна, во всех концах земли люди, осознавшие её, воспринимают 
её одинаково. Этим объясняется то, что откровения тех, кого невежды называют 
"провидцами" и "религиозными фанатиками", столь схожи друг с другом, если, 
конечно, люди, их получившие, обладали равной силой. Истины, открытые Якобом 
Бёме или Парацельсом в Германии, по сути не отличаются от тех, что сообщались 
махатмами в Тибете, — разница только в объеме и в способе выражения. Переживший 
экстаз христианский святой в Англии или Франции поведал бы то же, что и впавший 
в транс индийский брахман или испытавший нечто подобное американский индеец, 
все трое, будучи в одинаковом состоянии, узрели бы совершенно одно и то же. 
Истина здесь, перед нами, она открыта взорам всех, кто способен воспринять её, 
но каждый будет описывать её на свой манер, соответственно своему образу мысли. 
Если бы, как считают невежды, видения святых и лам, саньяси и дервишей были 
только галлюцинациями, порождениями фантазии, разве могли бы они совпасть у 
людей, никогда не слышавших друг о друге? Дерево будет деревом для всех, кто 
его видит, и если зрение человека достаточно ясно, никакие вынесенные заранее 
суждения не обратят это дерево во что-нибудь иное; истина предстанет истиной 
перед всеми, кто способен её узреть, и никакие вынесенные заранее суждения не 
изменят её и не обратят в ложь. Узнать до конца истину значит узнать все сущее;