данным ему обучением; и только после усвоения всех трех ступеней получал 
Крещение, открывавшее ему доступ в Церковь. Затем ему сообщался Символ Веры, 
который не разрешалось ни записывать, ни даже произносить перед неверующими; он 
служил признаком, по которому узнавалось положение обращенного; знание 
произносимого символа означало, что обращенный прошел через акт Крещения и 
принят полноправным членом Церкви. Насколько глубока была в те времена вера в 
благодать, даруемую при Крещении, можно судить по тому, что возник обычай 
креститься перед смертью. Уверенные в реальной силе Крещения люди, 
принадлежавшие к светскому обществу и не желавшие отказаться от мирских 
удовольствий, откладывали Таинство Крещения до своего смертного часа, чтобы 
воспользоваться даруемой им духовной благодатью и пройти через врата смерти 
очищенными и исполненными духовной силы. Против этого злоупотребления некоторые 
Отцы Церкви боролись, и борьба их была успешна. Существует рассказ, если не 
ошибаюсь, св. Афанасия, который обладал большим остроумием и когда хотел 
показать своим слушателям всю неосмысленность или недоброкачественность их 
поведения, призывал на помощь юмор. Он рассказал своей пастве, что имел 
видение: он шел к дверям Неба, у которых стоял Св. Петр на страже; но встретил 
он подходившего не с радостной улыбкой, а нахмуренный и с недовольным видом. 
"Афанасий, - сказал он, - зачем ты не переставая посылаешь мне эти пустые мешки,
 тщательно запечатанные, в которых нет ничего?" Это одно из самых беспощадных 
изречений, встречающихся в древнем христианстве, когда эти вещи были 
реальностью для христиан, а не простыми формами, как для большинства в наши дни.
 Обычай крестить младенцев возник постепенно, а то обучение, которое 
предшествовало в первые времена христианства Таинству Крещения, превратилось в 
приготовление к Конфирмации, когда пробужденный ум воспринимает и
подтверждает смысл Крещения. Принятие младенца в лоно церкви имеет свое 
оправдание, если признать, что человеческая жизнь протекает в трех мирах, и что 
Дух и Душа, долженствующие обитать в новорожденном теле, не являются 
неразумными и бессознательными, а наоборот, сознательными и разумными в 
невидимых для нас мирах. Зная это, приветствие "сокровенному сердца человеку"*6,
 вступившему на новую ступень своего странствования и призывание наиболее 
благотворных влияний на то тело, в котором ему придется жить на земле, - нельзя 
не признать правильным и справедливым. Если бы глаза людей раскрылись, как это 
случилось в древности со слугой пророка Елисея, и они увидели бы огненных коней 
и огненные колесницы вокруг горы, на которой находится Пророк Господний*7. 
Теперь мы подошли ко второму Таинству, намеченному для изучения, к Таинству 
Евхаристии; это - символ вечной Жертвы, уже разъясненный нами, и в то же время 
ежедневное жертвоприношение Католической церкви везде, где она существует, дабы 
изобразить эту вечную жертву, благодаря которой возникли миры и сохраняется их 
бытие. Она должна быть приносима ежедневно, так как ее прообраз существует 
вечно, и в этом таинстве люди приобщаются к действию Закона Жертвы, они 
отождествляют себя с ним, признают его связующую природу и добровольно 
присоединяются к его воздействию на миры. Чтобы подобное отождествление было 
полным, следует принимать участие и в материальной части Таинства, но даже и 
одно мысленное участие в нем верующих все же приносит им духовное благо и в то 
же время усиливает его благое влияние на мир. Этот важный отдел Христианского 
богослужения теряет свою силу и свое значение, если его рассматривают только 
как воспоминание жертвы, принесенной в прошлом, как картинную аллегорию без 
глубокой одухотворяющей его истины, как одно преломление хлеба и возлияние вина 
без участия в извечной Жертве. Смотреть на него так - значит лишить его жизни, 
сделать из него мертвую картину вместо живой реальности. "Чаша благословения, 
которую благословляем, не есть ли приобщение крови Христовой? - спрашивает 
Апостол. - Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение тела Христова?"*8 И 
далее Апостол разъясняет, что все, вкушающие от жертвы, становятся участниками 
общей жизни и соединяются в одном теле, разделяющем природу того Существа, 
которое присутствует в жертве. Здесь Апостол касается факта невидимого мира и 
говорит с авторитетом знающего. Невидимые Существа изливают свою жизнь в 
употребляемые при каждом священном ритуале материалы и благодаря этому все 
приобщающиеся соединяются с сутью этих Существ и разделяют с Ними общую природу.
 Это бывает даже и тогда, когда мы принимаем обыкновенную пищу из рук другого: 
часть его жизненного магнетизма смешивается с нашим магнетизмом; насколько же 
это действительнее, когда дело идет о пище, которая была торжественно и 
сознательно приведена в контакт с тем высшим магнетизмом, который влияет не 
только на видимое физическое, но и на невидимые тела человека. Если мы хотим 
вполне уразуметь значение и действие Причастия, мы должны понять и то, что 
совершается в невидимых мирах, и смотреть на Таинство Причащения и как на 
связующее звено между земным и небесным, и как на акт всеобщего сотрудничества 
с Законом Жертвы; иначе оно теряет большую часть своего значения.
Употребление хлеба и вина, как материалов при совершении Св. Евхаристии, также 
как и пользование водой в Таинстве Крещения, идет из глубокой древности и было 
применяемо во всем мире. Персы жертвовали хлеб и вино Митре, и такие же 
приношения делались в Тибете и среди татар. Пр. Иеремия упоминает о хлебах и 
напитке, приносимых Царице Небесной евреями в Египте, когда они принимали 
участие в Египетском богослужении*9. В Библии мы читаем, как Мельхиседек, Царь 
Посвященный, употреблял хлеб и вино, когда благословлял Авраама*10. И в 
различных греческих Мистериях употреблялись хлеб и вино, а Уильямсон упоминает 
о том же обычае среди мексиканцев, перуанцев и друидов*11. Хлеб представляет 
собой общий символ той пищи, из которой строится тело, а вино - символ крови, 
рассматриваемый как жизненный флюид, "ибо душа тела в крови"*12. Отсюда 
убеждение, что члены семьи имеют одну и ту же кровь, и иметь одну кровь