ющая все 
силы на свершение (Плутон). 
    Типичная христианская любовь к Богу — идеальная мечта о нём, психологически 
родственная влюблённости. Она растворяет энергию сублимированных душевных сил в 
безличном единстве всех, отвлекая её от предмета притяжения к духовному 
творчеству бесплотных идей — и в великом милосердии даря её всем, кто в ней 
нуждается. Поэтому неслучаен в христианстве образ распутницы, наряду с образом 
молодой целомудренной девушки: рассредоточение страсти — первый шаг к тому, 
чтобы нивелировать её, переводя её в иные сферы. Но страсть ислама присваивает 
энергию себе, устремляя её лишь к любимому и вожделея постоянной близости с ним.
 Такой близости с абсолютом добивается суфизм. 
    Свершение суфизма — познание истины: видение мира в истине и слияние с ней 
(wa'hadat)— с божественной энергией активности, которая сотворила мир. В 
иудаизме слияние с истиной (Нептун) возможно лишь в конце времен. В 
христианстве познание (Уран) даруется лишь праведникам свыше. Суфии мыслят его 
нормой своей жизни. Страсть Плутона — первый шаг к этому, трансформация — 
второй. Любовь преображает мир, и если христианская любовь — лишь вера в 
глобальное преображение будущего, то страсть преображает мир для человека уже 
сейчас, давая возможность увидеть его другими глазами — в том смысле, как 
говорит об этом суфийский философ Мевлана: "Когда влезешь на вершину древа 
существования, этот мир представится лишь местом, полным ядовитых скорпионов. 
Но когда оставляешь древо существования, то воспринимаешь мир страной, в 
которой живут луноликие красавицы."
    
    Через любовь на земле Бог открывается людям. В суфизме первый шаг сближения 
с Богом — любовь своего друга, и потому суфии говорят: "найди пира, не ходи 
один". Суфийские сказки нередко начинаются словами: "Встретились три (четыре) 
друга и решили объединить свои усилия" (вместе странствовать, служить людям или 
постигать истину). Это — развитие христианской идеи: "где двое или трое 
соберутся во имя Моё..." Но если апостолы Христа почти лишены индивидуальных 
черт, то объединение людей в исламе сопровождается личным характером отношений. 
Кроме над-индивидуальной связи с истиной проявляется и более конкретное и 
близкое повседневной жизни, особенное взаимодействие — друзей или возлюбленных, 
искателей или соратников. Так отношения любви связывают учителя-муршида и 
ученика-мюрида. 
    В едином порыве их любви рождается стремление к высшему совершенству, сила 
на свершение и тот огонь страсти, который позволяет суфию аль-Халладжу сделать 
свое знаменитое восклицание: "Я есть Истина!" (ана-ль-хакк, где хакк — один из 
эпитетов Аллаха) или "я — Аллах!" — Я знаю Бога, я видел невидимого Бога, и 
божественное будущее проявилось во мне самом! Так говорил и Иисус, и ислам 
видит в нём одного из Учителей. Но страсть к Богу даёт силу не стесняться этой 
истины любому человеку, рождая её в его грешной душе. Иудей страшится Бога и 
стыдится разоблачения Его истин в тот момент, когда они открываются ему. 
Христианин заранее преодолевает стыд раскаянием исповеди — за которым следует 
причастие, как радость, уже свободная от гнета страха. Суфий, представляя себя 
столбом мира (кутб), в котором укоренилась божественная сущность, и говоря: "На 
мне вращаются небеса. Подивись столпу, который их держит: он — их центр,"50— не 
ведает ни стыда, ни страха. — И, рассматривая историческую преемственность этих 
религий, можно видеть, как сознание и психика становятся всё более устойчивыми 
к раскрытию тайн мироустройства и интимных граней личности. Физиологические 
реакции телесной витальности на тонкие энергии любви подчиняются человеческому 
контролю. 
    Правда, эти религии отстоят друг от друга на семь веков: столько 
потребовалось человечеству для каждого следующего шага на этом пути. Но он был 
пройден, и уже в прошлом веке индус Рамакришна, почитавший Вселенскую 
мать-Дургу в ожерельи из черепов, учил: "Нет любви, где есть ненависть, стыд и 
страх." Любовь преодолевает относительность полярностей добра и зла, влечения и 
отталкивания, стремления и страха, разоблачения и стыда. И в слиянии этих 
противоположностей остается лишь добро, устремленность и откровение.
    В экстазе любви (ваджд) просветленный мистик всецело отождествляет себя с 
Богом, в нем являет себя дух пророка Мухаммеда: и это выглядит так, как если бы 
наше "я" обладало влиянием на весь миропорядок, было причиной всех вещей, как 
говорит поэма ибн аль-Фарида "Большая Таийя":
    "Нет небесной сферы, кроме той, где из света моей внутренней сущности 
создается ангел, указующий пути по моей воле.
    И нет обиталища, кроме того, откуда от переполнения моего внешнего бытия 
падает капля, которая заставляет тучу изливаться дождем.
    Рядом со мной, взошедшим, далеко распространяющийся свет солнца подобен 
слабому мерцанию, а рядом с моим водоемом безграничный океан подобен капле."51
    
    Когда человек воспламенён любовью, он близок к божественному огню, 
являющему истину преобразования реальности. Когда нет, то нет и внутренней силы 
на постоянное преобразование личности и изменение повседневного мира, а в этом 
задача знака Скорпиона. Страсть разрушает стереотипы, и в этом очистительная 
миссия Скорпиона. Руководствуясь внутренней истиной души, суфий становится выше 
общественной морали и бросает ей скорпионовский вызов, заявляя: "Закон 
существует для вас (неизбранных), а истина — для нас." 
    Понятно, что этот взгляд оправдан лишь тогда, когда человеческая страсть не 
ищет иной награды, кроме разоблачения истины. И все внешние проявления добра 
действительно оказываются неважны: как диктует психология Скорпиона — знака, 
крайне подозрительного к жизни и абсолютистски отрицающему её благополучие ради 
познания его ск