всего 
живущего и растущего. Наоборот, я чувствую весь этот мир, движущийся изнутри, 
из глубины столь же бездонной, как и моя внутренняя глубина, более истинным "я",
 чем мое внешнее сознание".44
    "Вы не от мира,"— говорит Христос (Лука 9,50). Но именно поэтому 
христианская вера — во многом вера от ума, часто не способная существовать без 
выдвигаемой на флаг идеи. Даже мнимое сумасшедствие почитаемых в христианстве 
юродивых — выражение их опорной идеи, рожденной в противовес бытию.  Как вера 
не от естества, она может доходить до фанатизма, примером чего служат не только 
крестовые походы средневековья, но и современное глубоко запавшее в душу и до 
конца не изжитое представление о соблазнительной греховности плоти и порочности 
внешнего мира, более проявленно в католичестве. Ничто не может избавить 
человека от "первородного греха" (если не придерживаться твердой уверенности, 
что Христос уже сделал это, выведя из ада прародителей Адама и Еву) — и ныне 
европейские мыслители приходят к неутешительному выводу, что "компенсацией 
чувства греха стало уклонение западного человека от христианской традиции, 
которая его явно тяготит."45 
    Бороться с естественными инстинктами бесполезно — природа мстит за себя. Но 
можно понять их суть, что делает западный священник и философ Тейяр де Шарден, 
для которого несомненной основой всякой любви является любовь космическая, 
всеобщая. В ней суть нашего инстинкта влечения друг к другу; а секс — лишь её 
частичка, которой не заменить целого. Если человек прикасается к божественной 
любви, удовлетворены все его инстинкты; если её нет — ничто не сможет их 
удовлетворить. Ни формальное поддержание праведного брака, ни эротика с 
порнографией, ни гомо- и гетеро-сексуальность, ни полный целибат. Так 
характерный для христианства и в особенности католицизма акцент на познании 
законов жизни (и в том числе научном) освобождает от чувства вины и помогает 
победить греховность. 
    Фанатично отвергая греховные наслаждения этого мира, христианство во все 
времена порождало экстремистские течения, ожидающие близкого конца света. Но 
справедливости ради надо заметить, что это также одна из закономерных черт 
марсианского мировоззрения. Вместо поступательных трансформаций Плутона оно 
предлагает разрушить весь мир до основания: поскольку преодоление смерти в 
овенском архетипе возрождения подразумевается само собой. 
    Отрицания созданного мира не было в иудаизме, этическое учение которого 
основано на неслучайности божьего творения. Но когда философская идея 
противовеса внутри божественного бытия профанируется христианством как 
противоборство Бога и Дьявола, и осмысление мира в гностической традиции 
доходит даже до мысли, что творцом всего видимого является Дьявол, в то время 
как Богу остаётся лишь неведомое царство того, что ещё не сотворено. 
    Но рациональная, гностическая ветвь остаётся лишь боковым ответвлением 
христианства, которое с марсианской прямотой утверждает лишь то, что царство 
будущего века — лучше нынешнего и призывает верить в него, оставив рациональные 
размышления в стороне. Если мы будем логически разбираться в христианском 
учении, мы рано или поздно дойдём до абсурда. Для христианского миросозерцания 
рациональное познание не достигает истины, о которой свидетельствует сила духа 
человека. К знанию о ней можно приблизиться лишь путём озарения ("illuminatio" 
Августина), интуитивно предвосхищая её. 
    Ставя акцент на вере, под истинным знанием, как и под мыслью, христианство 
понимает озарение Урана, а не информацию Меркурия. Двоичная логика мысли 
Меркурия не оставляет места чуду, непредсказуемая мысль Урана живёт им. Легенды 
о христианских святых и мучениках, не горевших в огне и не тонувших в воде, 
подчеркивают силу их веры в невозможное, ставящую их выше ощущений физического 
тела. Праведники верой творят чудеса, и этим они разрушают предопределённость 
прошлого ради непредопределимости будущего. В иудаизме по закону противовеса 
небольшое количество праведников уравновешивает большое число грешников: роль 
тех и других предопределена, и в конечном итоге последние так же необходимы, 
как и первые. В христианстве закон равновесия полярностей откровенно нарушается 
в сторону праведников, и мир сдвигается с отправной точки: будущая гармония 
будет непостижимо другой. Обозначенной божественно неопределимой мыслью — и 
созданной волей людей. 
    
    СВОБОДА ВОЛИ.
    КАТОЛИЧЕСТВО И ПРАВОСЛАВИЕ
    
    Разрыв первых христиан с прошлым и необусловленность их поведения внешними 
обстоятельствами даёт психологический толчок к распространению учения о свободе 
воли, которое по праву можно назвать христианским. "И познаете истину, и истина 
сделает вас свободными" (Иоанн: 8,32). Акцент христианской свободы, отличающей 
её от освобождения буддизма, в том, что это прежде всего свобода действия (и 
лишь потом свобода души). В восточных религиях действие сковано законами мира — 
оно не нарушает общей гармонии предопределения, и лишь душа может освободиться 
от него. В христианстве Бог дал человеку свободу действовать на свой страх и 
риск, нарушая эту гармонию даже с разрушительными для мира последствиями. Это 
создает драматизм истории, как она представляется взгляду христианской культуры.
 Как пишет Н.Бердяев, "христианство впервые внесло в сознание понятие свободы, 
неведомое эллинскому миру, которое также было необходимо для конструирования 
истории. Христианство создало эту бурную, бунтующую историю западных народов, 
которая и сделалась историей по преимуществу."46
    В понимании своей свободы: её нептунианском ощущении, урановском 
предчувствии и сатурнианском применении — главный движущий импульс, искра 
энергии христианства, зажигающая его факел, видимый всему миру. В христианском 
стремлении к манифестации истины свобода — абсолютная, когда даже Бог не 
навязывает человеку своей воли,