ерта архетипа Овна, который 
осуществляет волевой выбор, а для него нужны ориентиры и аргументы. Поэтому 
столь большой акцент ставится на защите от сил зла. Если индуизм хранит жизнь, 
как она есть, предполагая естественный путь её развития,— и потому вопрос зла 
здесь неактуален, то христианство вторгается в сферу непроложенных путей, 
совершая экспансию на территорию того, что представляет угрозу человеку — и 
бессмертию его души, как уже наработанной человечеством данности. Водолейский 
духовный отрыв от материи до поры до времени оставляет тело в забвении, но о 
жизни души и её способности к возрождению христианство проявляет 
целенаправленную заботу, которая становится не личным, как в буддизме, но 
общественным делом. 
    Её раскрывают такие понятия православия, как трезвление, страх божий, 
любовь, покаяние, а католичество делает акцент на унаследованном от иудаизма 
принятии страданий, трансформирующих душу. Страх и Любовь — также категории 
иудаизма: сефироты, творящие мир (Гебура и Хесед), как и само понятие Суда 
(Бина). В комментариях40 Страх и Любовь даже называются крыльями, с помощью 
которых человек возносится от нижнего мира Асия к высшим мирам (ранее 
сотворенному миру чистых качеств Йецира и умостигаемой сфере Брия). Любовь и 
Страх диалектически едины: и любовь таит в себе страх стыда, исходящий от 
постижения скрытых истин, принадлежащих лишь Богу. 
    В христианстве эти понятия приобретают более психологически-бытовое и 
общественно-значимое звучание. Спасительный страх — трепет за мир — мобилизует 
внутренние силы Марса, делая человека всегда готовым к импульсу действия. 
Любовь к людям несёт силу движению вперёд, а покаяние, как открытость всех 
Божьему суду, разрушает прежние заблуждения души, толкая к постоянному открытию 
новых истин. Психологически новый вывод, даже самый простой ("виноват я сам") 
избавляет душу от повтора прежних страданий, давая ей простор, рождающий силу 
веры,— потому покаяние называется "божьим даром". Практика покаяния (Плутон, 
дающий новые силы экзальтации Урана) предполагает самоуглубление и самоанализ, 
и христианство выводит человека к субъективным глубинам его души. Трезвление — 
внимание к душе, к каждому чувству и движению сердца — учит регулировать 
анархические движения души, включенной в неуправляемое творчество Водолея. 
(Вероятно, не будет неверным определить его как очень рациональную медитацию, 
непременно сохраняющую чувство своего "я"). 
    Через познание внутренних истин человек смотрит на внешнюю реальность: 
чтобы видеть её глазами того, кто изначально не похож на неё. Это 
противоположно взгляду восточных религий, где чистая душа отражает истины 
объективного мира (что и сопоставляет их знакам, рожденным на летнем посыле 
энергии, ориентирующем человека на внешнюю жизнь). Христианин — странник в этом 
мире, пришелец из потусторонней реальности своего "я". "И лисицы имеют норы, и 
птицы — гнёзда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову",— говорит 
Христос (Лука 9,58). И философия христианства, делая это нормой жизни души и 
лишая её внешних привязанностей и опор, побуждает созидать субъективное царство 
Божие внутри, чтобы оттуда оно распространилось и вовне. 
    В этом смысле буддизм, хоть и освобождает душу от привязанностей, но не 
вычеркивает человека из мира: из мировой предопредленности — настолько, чтобы 
обязать его туда вернуться и самому сотворить реальность своей души. Он 
предполагает, что иллюзия мира творится сама собой — в бессознательном процессе 
игры сознания, лишенном субъективизма исчезающей души. Нет зла, есть только 
наше непонимание, невидение реальности. С точки зрения веры в судьбу, ни бы ни 
случилось, происходит лучшее, что могло произойти. Сам Бог делает выбор, 
откликаясь на несовершенные действия человека. В христианстве же Творец 
допускает зло: забегание разума вперёд естественной истории — "поперёд батьки в 
пекло", и потому мы можем творить свою жизнь и мир вокруг себя и лучше, и хуже. 
Христианство побуждает совершенствовать инструмент души ради дела: чтобы 
свободно творить, ей приходится сначала познать зло, чтобы потом отказаться от 
него и стать по-водолейски ангелоподобной. 
    Уходя вглубь себя и разрывая рамки экологичных законов мирового 
предопределения, мы непременно сталкиваемся с издержками её несовершенства. Мы 
видим, что не изжили ещё наследия бессознательного прошлого, соблазна зверств и 
повторения кровавых ужасов — которые ежесекундно являет жизнь внешнего мира и 
массовое искусство, отражая потребности мировой души. В то же время тот, кто 
ощущает водолейское единство людей, провозглашаемое христианским принципом 
соборности, не может не чувствовать себя её частью: он оказывается лично 
причастным ко всему происходящему. (Сегодня достаточно лишь включить телевизор 
— и ты будешь виновен в убийстве: который по этой причине боковые ветви 
христианства просто отказываются смотреть). 
    От бездн своей души и тупика страданий мира христианина спасает вера. "Вера 
укрепляет душевные чувства, и человек ощущает в себе, как будто нечто невидимое 
убеждает его не внимать видению вещей страшных,"— эта цитата из христианской 
литературы показывает нам роль возвышенных ощущений Нептуна по отношению к 
разоблачениям Плутона. Подобно тому, как орбита Плутона находится дальше 
небесного пути Нептуна — и как в мифологии омывающая мир река отделяет его от 
царства смерти и не подпускает живых к мраку подземного царства, так силы веры, 
высшей любви и высшей красоты хранят человека от ужасных истин Плутона и 
всепоглощающего страдания мировых переустройств.
    Как известно из истории, Русь выбрала православие именно за красоту ритуала,
 и богатство убранства её церквей до сих пор производит впечатление на 
иностранцев. Казалось бы, очень мирска