— само тело, за которым 
дух с небес ещё вернется. Он должен будет его опознать: для этого столь 
тщательно бальзамировались мумии. А ещё имя, ради которого возводилась 
пирамида: значит, речь шла не просто о новом рождении человека, а о сохранении 
его индувидуальности.
    Воззрения о разных частях души существовали по всему миру. Подобным было 
представление древнего Рима, на почве которого зародилось христианство: 
    Части души — маны (души предков), плоть, дух и тень:
    Эти четыре предназначены четырём местам.
    Плоть скроет земля, 
    Тень будет витать вокруг могильного холма,
    Орк (ад) примет манов, дух вознесется к звездам.
    Представления о духе, теле и душе (тени) здесь идентичны. Но понятие личной 
индивидуальности не проявлено: его замещает образ духов предков — манов, 
хранителей судьбы рода в целом. Египетскому понятию имени (рен) в большей 
степени соответствует образ гения как личного покровителя человека, а не семьи, 
хотя и он тесно связан с родом ("genus" — значит "род"). Исток индивидуальности 
— генетические качества личности и судьба предков, астрологически — Сатурн: 
память о прошлом. Но сама она — Солнце, экзальтирующееся в Овне: достижение 
более высоких качеств, чем прежние, проявление нового уровня жизни на фоне 
яркого по-весеннему пробуждения жизненных сил.
    Преодолевая римскую языческую приверженность своим корням, христианство 
унаследовало из Египта идею, что должна быть сохранена уникальная личность (а 
не только её генофонд). Это должно быть так ради человеческого идеала высшей 
справедливости и человечности жизни. Этот идеал присутствует в самой жизни в 
древней идее перевоплощений — также изначально связанной со стремлением 
сохранить качества в своем роду, что обеспечивает природное бессмертие тела и 
души человечества. Но тогда не к чему стремиться — и христианство отвергает 
понятие перевоплощений. Бессмертие души должно быть достигнуто в новом качестве 
полностью осознающей себя личности, через воскрешение овенского сознания "я", а 
не только набора индивидуальных качеств. Не не психика, не душа как 
совокупность неуловимых эмоций будет вечна, а полностью осознанное "я". Но 
поскольку мы отождествляем себя с телом — то и тело тоже. 
    Так христианство отделяет то, что есть (природное бессмертие), от того, 
чего нет (вечность "я" и тело), слитые в восточных религиях, как две грани 
одного и того же. Опорой такого противопоставления служит явленный мир материи: 
водолейское отделение Неба и от Земли, идеи — от её воплощения. Точкой отсчета 
оказывается "я" со своим субъективным воприятием: пока мне кажется, что "я" не 
бессмертно, значит, так оно и есть. И это будет так до тех пор, пока я не буду 
уверен в обратном. Это предполагает личный опыт (Марса). Буддизм считает 
восприятие "я" основой иллюзии, христианство опирается на него как на 
незыблемую истину. И это верно в том смысле, что субъективное восприятие 
изначально строится на коллективном разуме (Юпитера). Значит, здесь ставится 
задача изменить сам коллективный разум. И это в самом деле то, что многократно 
удавалось христианским странам.
    
    ДИАЛЕКТИКА ВЕРЫ И ПОЗНАНИЯ —
    ИЗМЕНЕНИЕ КОЛЛЕКТИВНОГО РАЗУМА
    
    Марс — планета нового воплощения, Уран — планета дальнего полёта мысли. 
Обретение нового предполагает разрыв с прошлым, лишающий душу защиты. 
Психологически это ведёт к нервозности Овна и Водолея, раздражительности, 
связанной с постоянным внутренним динамизмом (образ истеричности христианской 
веры, если она приближается к фанатизму). Если буддизм убирает привычные опоры 
одну за другой, по-индийски мягко, то христианство одним махом зачеркивает их 
все, взамен предоставляя одну только идею, причем до конца непонятную: 
непостижимую даже в принципе. Даже наш личный опыт всегда является только 
ступенью, в какой-то момент приближавшей нас к истине, но так до конца и не 
приблизившей тогда! — и тем более неактуален он сейчас: не стоит и вспоминать. 
Бескомпромиссно противопоставляя жизни смерть, Богу — Дьявола, эта религия сама 
вызывает страдание, которое не может утихнуть, пока существует этот дуализм, а 
он будет, пока развивается мир.
    Если есть Дьявол, то всегда остается подозрение, что бы ни происходило, оно 
исходит от него: даже всякое видимое благо может обернуться злом, даже чудо 
навлекает на себя подозрение. Чудеса от "темных сил" — любимых сюжет западных 
фильмов, затрагивающих вопросы веры. Аргументом за Бога является твердая личная 
вера собственного "я" — но в чем уверен один человек, другой может сомневаться. 
И противоборство Бога и Дьявола проецируется на борьбу воль отдельных людей, 
откуда рождаются войны за веру. Здесь можно вспомнить образ "войны всех против 
всех", сформулированный Овном Гоббсом.
    Позитивная роль этой войны в том, что в ней может родиться действительное 
понимание того, что же в данный момент является благом для человечества, а что 
нет. По архетипической логике благом будет то, что ведет вперед, злом то, что 
консервативно тормозит развитие общества. Так, пройдя горнило инквизиции, наука 
доказала себя как общественное благо, а мистика осталась в стороне от прогресса.
 И до сих пор в общественном сознании господствует этот взгляд. С наукой не 
спорят. Таким образом борьба добра и зла изменяет коллективный разум. Это 
архетипический сюжет в мифологии проявляется как свержение старого царя богов, 
организовавшего наш мир, новым, более мудрым, военным предводителем: 
громовержца Тора (Юпитера) — вождем Одином (Марсом), который садится на его 
трон. Так одно общественное мировоззрение сменяет другое.
    Противопоставление добра и зла — яркая