а жизнь - другое, и нужно применять первую ко второй с умом, а не формально. 
Физик отметит, что каждую проблему нужно изучать по существу, и если речь идет 
о леопардах, то следует рассматривать их, а не все остальное, даже такой 
уважаемый объект, как собственный пуп. И то, и другое, конечно, справедливо, но 
не решает поставленной проблемы: может ли формальная логика считаться одним из 
оснований конструктивного практического мышления - поскольку описанный выше 
парадокс лишает ее этой возможности.
А вот другой пример, показывающий, что отношения между логикой и жизнью не так 
просты, и что культура мышления интуитивна в большей степени, чем нам кажется. 
Что такое утверждение, обратное данному? Казалось бы, очень просто: если 
утверждение состоит в том, что из А следует Б, то обратное формулируется так: 
из Б вытекает А. Как говорится, у матросов нет вопросов. Попробуем, однако, 
сформулировать теорему, обратную к теореме Пифагора. Итак, основное 
утверждение:
Пифагор. В прямоугольном треугольнике сумма квадратов сторон, прилежащих к 
прямому углу, равна квадрату третьей стороны.
Как же выглядит обратное утверждение? Автор предлагает две версии: 
1. Если в треугольнике квадрат третьей стороны равен сумме квадратов первой и 
второй, то угол между последними - прямой;
2. Если где-то сумма квадратов чего-то и чего-то еще равна квадрату какой-то 
третьей величины, то оно - прямоугольный треугольник.
И здесь дело не в том, что утверждение (1) верно, а (2) - нет; вопрос 
заключается в следующем: почему по видимости совершенно однозначная, понятная и 
очевидная операция обращения импликации (логического следования) допускает 
такие сильные вариации при переходе к конкретным примерам, даже еще не 
жизненным, а пока чисто математическим.
Нисколько не меньше сомнения вызывает двойная импликация: если из А1 следует А2,
 а из А2 следует А3, то из А1 следует А3. Имеется эмпирическое наблюдение: чем 
длиннее человек оправдывается, тем сомнительнее становятся его оправдания. 
Логические цепочки в пять звеньев и больше вообще не кажутся сколько-нибудь 
убедительными, даже если каждая отдельная импликация не вызывает сомнений: "А1 
истинно? - Да." "А2 следует из А1? - Следует." "А3 вытекает несомненно из А2, а 
А4 из А3? - Вытекает." "Значит, А4 истинно? - Не уверен... а нельзя ли попроще, 
покороче, поубедительнее?"
Голографический и вообще любой целостный подход к миру делают проблематичным 
само представление о причинности, поскольку все связано со всем и потому каждое 
явление может рассматриваться как прямая или косвенная причина любого другого. 
Поэтому формально-логическое построение всегда лишь какое-то приближение, 
границы которого нужно устанавливать из внешних по отношению к нему 
содержательных (то есть прямо связанных с существом дела) соображений. Что же 
такое это непонятное существо дела? Ответ вряд ли удивит читателя: это фрагмент 
каузального плана, которым человек в данный момент занимается. Другими словами: 
ментальная конструкция - модель или рассуждение - содержательны только тогда, 
когда относятся к какому-либо каузальному объекту: событию, явлению и т. п., 
который и направляет течение ментальной медитации, результатом каковой будет 
ментальный образ, то есть определенное представление о каузальном объекте. При 
этом поиск ментального образа можно вести как угодно: и постепенно складывая 
его из логических кирпичиков, и калейдоскопически меняя целостные 
ассоциации-гештальты, и комбинированным образом: и так, и так; важно лишь, 
чтобы человек все время чувствовал каузальное "существо" ("физический смысл") 
явления и на него ориентировался.
Эту мысль можно сформулировать гораздо менее приятным для "свободно мыслящего" 
человека образом: на каждую ментальную медитацию следует иметь каузальную 
санкцию; иначе говоря, ментальное тело не должно (кроме особых критических 
режимов) выходить за пределы каузального. Это гораздо более жесткое ограничение,
 чем указание К. Пруткова: "Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие 
дозволяют. Так: не зная языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение 
по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?" В дополнение к 
этому справедливому совету можно сказать так: рассуждай токмо о предметах и 
событиях твоей жизни, отчетливо в том нуждающихся; и оправдание твоим 
рассуждениям будет лишь в том случае, если они прольют новый свет на 
происходящее с тобой; все же остальные твои мысленные упражнения лишь мусорят 
ментальный план и пачкают твое же собственное ментальное тело.
К сожалению, в наше ментально-распущенное время болтовня (пустословие) и ничем 
не оправданное праздномыслие не рассматриваются как существенные грехи, хотя 
портят жизнь и человеку и обществу, резко нарушая общий баланс их организмов.
Мысль изворотлива, часто откровенно лжива, постоянно пытается постичь сама себя,
 подобно змее, глотающей себя начиная с хвоста - и никогда в этом не 
преуспевает. Именно к ментальному плану относятся понятия истинности и ложности,
 которых не существует на других планах, и это нужно понять. Ни идеал, ни цель, 
ни событие, ни эмоция, ни движение не могут быть истинными или ложными - они 
просто существуют. В то же время они определенным образом отражаются в 
ментальном теле человека: он как-то осмысливает свою жизнь: идеалы, цели, 
поступки и т. д. , и результаты этого осмысления уже могут подвергаться 
преобразованиям, свойственным ментальным структурам, например, оценкам и 
классификациям. "И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И 
увидел Бог, что это хорошо" (Бытие 1:10). С точки зрения современного читателя 
слово "увидел" в последней фразе относится к ментальному плану, так как далее 
следует оценка: "хорошо" (а могло бы, если следовать логике XX века нашей эры, 
быть, напротив, "плохо"). Историческое прочтение той же фразы поднимет ее на