так, что будет способен их
воспринять, а до того у него может быть о них лишь общее, и, конечно,
неадекватное представление на уровне более или менее подходящих сравнений и
метафор. Тем не менее, обучение не может идти строго последовательно, человек
нуждается в заглядывании далеко вперед, и тогда может быть относительно
честным, а может заниматься различными спекуляциями, инвольтируя желтого -
своего и ученика.

                         Черный.
     С точки зрения черного, знание подобно сардинке в консервной банке -
банку следует вскрыть, а рыбку съесть; основным инструментом обучения, таким
образом, выступает консервный нож. Отношение черного к естественному ходу
процесса обучения, когда человек раскрывается навстречу учителю и обучающему
эгрегору, обычно резко отрицательное, т.к. он воспринимает его как угрозу и
насилие. "Мало ли чему тебя там научат, - хмуро говорит он хозяину, - да и
пнуть при случае запросто могут - ведь ты фактически беззащитен". Здесь
черный, безусловно, прав: настоящее обучение всегда таит в себе потенциальную
опасность, и внутренняя перестройка, ему сопутствующая, может оказаться очень
болезненной, но, тем не менее, необходимой.
     Но, конечно, черный не мыслит в терминах необходимости, а тем более,
высшей, и потому вполне может броситься на обидчика (учителя) с кулаками. Это
вполне распространенное, скорее даже типичное его поведение в период его
обучения. Поэтому типичной, можно сказать, освященной веками фигурой для
учителя является огромный черный, способный справиться со всеми черными
учеников одновременно. Например, в цивилизованной Англии, этой цитадели и
оплоте мировой культуры, до сих пор, по сведениям автора, не отменены
телесные наказания школьников.
     Тем не менее, попытки силой загнать точку сборки ученика в необходимое
положение обречены на провал: здесь требуется добровольное сотрудничество,
т.е. человек должен сам уговорить своего черного отойти в сторону и не мешать
(и уж точно не помогать): обучение - это, если можно так выразиться, женское,
а не мужское занятие, где нужно настраиваться и воспринимать, а не
настраивать и управлять. Если черный учитель много сильнее черного ученика,
то ученик, безусловно, учится, но совсем не официально обозначенному
предмету, а искусству обороны в условиях превосходящего противника; обычно в
помощь не справляющемуся черному отправляются желтый и змей, и начинается
окопная война, то, что М.Горький назвал "Мои университеты", познание жизни
низших слоев тонкого мира и их разнообразных материализаций (читатель может,
с большой пользой для себя, почитать в высшей степени экзистенциальное
произведение пролетарского писателя "На дне" и проследить игру тонких семерок
действующих лиц).
     Чем выше уровень обучения, тем менее допустимо вмешательство черного и
вообще низшей энергии любого рода, направленной от человека в обучающий
эгрегор: высокий эгрегор учит тогда, тому и так, как считает необходимым, и
единственное, что в этой ситуации требуется от человека, это внимание и
низкий внутренний ритм: любые сильные эмоции и энергичные мыслительные
процессы являются здесь отчетливыми препятствиями - человек должен научиться
переживать и думать до или после сеанса высокого обучения, но не во время
этого сеанса. Поэтому чем выше энергетика человека, тем сильнее его черный по
сравнению с черными окружающих, тем труднее ему получать действенные уроки.
С другой стороны, чем выше уровень человека, тем чаще в его жизни возникают
высокие учебные ситуации, тем они для него существеннее - и тоньше;
внутренний голос связи с высшим кармическим эгрегором звучит почти постоянно,
во внешнем мире то и дело встречаются звучащие символы, мир кажется единым и
связанным в такой степени, что трудно вздохнуть так, чтобы не потревожить на
яйцах антарктического пингвина - и тем не менее индивидуальная драхма
(локальная этика) такова, что сидеть на месте нельзя, нужно держать
равновесие, стоя на спине скакуна, несущегося по горным тропам.

                         Змей.
     Змей всегда чрезвычайно интересуется процессом обучения. Можно смело
утверждать, что он считает его своей епархией, а себя - отцом игуменом.
Первый прием, который змей совершенно обожает, это самовыражение на энергии
обучающего потока; при этом точка сборки сдвигается так, что от поступающей
информации берется лишь ее развлекательная часть (остальное игнорируется),
после чего разыгрывается этюд "я (т.е. змей) в обучении", наподобие
классической темы мемуаров стареющих любимцев публики: "Моя жизнь в
искусстве". Позицию змея в таком случае можно описать примерно так: "Чего
учиться, и так все ясно; а лучше попробую-ка я изобразить то, о чем так
занудно талдычит этот пустой мешок, в лицах!" И змей тут же изображает:
дерюжный мешок с рукавами - учителя истории, затем Александра Македонского,
его коня Буцефала (женского полу), любимую гетеру Таис... словом, ничего не
останется без внимания, а в конце возникнет некоторое недоумение по поводу
самого предмета изучения: зачем, собственно говоря, нужен?
     Вообще идея самовыражения человека, особенно художника, на постороннем
материале (историческом или другом), безусловно, принадлежит змею, но
человечество к этой сатанинской идее относится более чем терпимо, хотя
напрасно: искажение любой реальности путем наложения на нее своего низшего
"я" всегда омрачает тонкий мир, особенно будучи растиражированно во многих
экземплярах. Исторические, как и производственные, а также "этнографические"
романы (из жизни заключенных) ставят, и очень остро, перед писателем
следующую дилемму: или подключаться к соответствующему эгрегору, тщательно
его изучать и становиться проводником его воли, или, наоборот, т