Страшным было возвращение Шарлотты в Хауорт. Трудно даже себе 
представить состояние писательницы, потерявшей за год троих самых близких для 
неё людей, трудно понять, как смогла она существовать в этих тёмных, мрачных 
стенах, в одиночестве и тоске. «Я чувствовала молчание дома, пустоту комнат. Я 
вспомнила, где, в каких узких и тёмных обителях нашли приют те трое, чтобы 
больше никогда не ступать по земле… Пришло то мучительное состояние, которое 
надо претерпеть, от которого нельзя уклониться. Я покорилась ему, проведя 
скорбные вечер, и ночь, и печальное утро». Нервное напряжение привело к тяжёлой 
болезни Шарлотты. Патрик Бронте, который был так убит смертью единственного 
сына, что, повидимому, не ощутил горя последующих смертей, теперь не на шутку 
встревожился. Под угрозой была жизнь последней дочери, литературный успех 
которой до некоторой степени утолил горечь несбывшихся надежд, связанных с 
Брэнуэллом.
       Вскоре после завершения «Джейн Эйр» воодушевлённая успехом Шарлотта 
начала писать новый роман «Шерли» и почти закончила его вторую часть до смерти 
брата, но домашние беды и болезнь надолго приостановили работу. С огромным 
трудом, большим усилием воли возвращается Шарлотта к жизни, к письменному столу,
 к листу бумаги. Теперь она, отлично сознавая бедность собственного личного 
опыта, понимает, что её спасение в воображении. Снова и снова на помощь 
приходит испытанный приём сестёр Бронте — если жизнь бедна внешними событиями, 
если она становится невыносимой, можно сбежать «на острова» фантазии, занять 
силы у богатства внутреннего мира.
       Только придуманные герои, вновь и вновь проигранные судьбы могут отвлечь 
Шарлотту от страшных реалий окружающего.
       Рецензии на роман «Шерли» появились неоднозначные, и всё же в целом 
книга была оценена положительно. Большинство знакомых и друзей гордились 
Шарлоттой. Правда, бывшая хозяйка пансиона, где училась писательница, мисс 
Вулер, узнав свою воспитанницу в авторе «Джейн Эйр», решила, будто этот факт 
повредит репутации Шарлотты, и поспешила её заверить, что онато уж, во всяком 
случае, не изменит своего отношения к ученице. Зато крёстная была шокирована, 
что Шарлотта пишет. «Джейн Эйр» была воспринята ею как «дурная книга», и все 
отношения с крёстной дочерью были прерваны. Это, вероятно, огорчало 
писательницу, однако ей гораздо дороже было благоприятное мнение литературной 
среды о её творчестве.
       Узнав о страшном горе Шарлотты, Джордж Смит приглашает Бронте в Лондон. 
Радушный приём издателя и его матери избавил от скованности Шарлотту. Теперь ей 
уже доставляет удовольствие общество лондонских друзей, она чувствует себя 
равной среди равных и впервые за полтора года ощущает себя спокойной и почти 
счастливой.
       Смит и Уильямс (другой издатель) стремились сделать для неё пребывание в 
Лондоне приятным. Её вывозили в театр — посмотреть знаменитого актёра Макриди в 
шекспировских трагедиях «Макбет» и «Отелло». Макриди был идолом не только 
лондонской публики, он снискал большой успех и в Америке, где побывал на 
гастролях. Макриди Шарлотте не понравился, потому что, по её мнению, мало 
понимал Шекспира. Зато посещение Национальной галереи произвело на неё 
неизгладимое впечатление, особенно акварели Тернера. Бронте встретилась с 
известной лондонской писательницей Гарриэт Мартино, причём сама (что весьма 
удивительно при её застенчивости) попросила принять её. И, наконец, 
запоминающейся для Шарлотты стала встреча с боготворимым ею Теккереем. «…Это 
очень высокий… человек. Его лицо показалось мне необычным — он некрасив, даже 
очень некрасив, в его выражении есть нечто суровое и насмешливое, но взгляд его 
иногда становится добрым. Ему не сообщили, кто я, его мне не представили, но 
вскоре я увидела, что он смотрит на меня сквозь очки, и когда все встали, чтобы 
идти к столу, он подошёл ко мне и сказал: „Пожмём друг другу руки“, — и я 
обменялась с ним рукопожатием… Думаю, всё же лучше иметь его другом, чем врагом,
 мне почудилось в нём нечто угрожающее. Я слушала его разговор с другими 
господами. Говорил он очень просто, но часто бывал циничен, резок и 
противоречил сам себе».
       А она произвела на Теккерея очень благоприятное и даже трогательное 
впечатление: «Помню маленькое, дрожащее создание, маленькую руку, большие 
честные глаза. Именно непреклонная честность показалась мне характерной для 
этой женщины… Я представил себе суровую маленькую Жанну д'Арк, идущую на нас, 
чтобы упрекнуть за нашу лёгкую жизнь и лёгкую мораль. Она произвела на меня 
впечатление человека очень чистого, благородного, возвышенного».
       Шарлотта вернулась из Лондона в середине декабря, к годовщине смерти 
Эмили. Но как бы печально ни провела она этот день, теперь она черпала силы и 
утешение в поддержке и симпатиях новых друзей. Зимы обычно были для Бронте 
тяжёлым испытанием. В восемь часов вечера отец и старая служанка Табби 
отправлялись спать, а Шарлотта доводила себя до исступления воспоминаниями. Ей 
чудились голоса сестёр, сквозь завывания ветра умолявшие её открыть дверь и 
позволить им войти.
       Весной можно было отправляться в дальние прогулки по Хауорту. «В тишине 
этой холмистой местности я вспоминаю строки из их стихотворений… когдато я 
любила их читать, теперь не смею, и часто у меня возникает желание забыть 
многое из того, что, пока мозг работает, я не забуду никогда».
       Зато летом она снова побывала в Лондоне. Отношения между Смитом и 
Шарлоттой явно переросли дружеские, но так и не стали никогда любовными. Трудно 
сказать, почему так произошло. Они вместе ездили путешествовать, прекрасно 
понимали друг друга, но последнего шага, что отделяет друзей от любовников, 
сделать не сумели.