современной женщиной, — но по указанию свыше «бога» пришлось приодеть), в руках 
у неё чтото вроде олимпийского факела. Потом рядом с ней появляется другая, 
движение замедляется, становится спокойнее… Третий вариант — мужчина и женщина 
держатся за руки: и сами они, и поднятые ими серп и молот торжественно спокойны.
 Наконец художница остановилась на движениипорыве, усиленном ритмичным и 
чётким жестом.
       Не имеющим прецедентов в мировой скульптуре стало решение Мухиной 
большую часть скульптурных объёмов пустить по воздуху, летящими по горизонтали. 
При таких масштабах Вере Игнатьевне пришлось долго выверять каждый изгиб шарфа, 
рассчитывая каждую его складку. Скульптуру решено было делать из стали, 
материала, который до Мухиной был использован единственный раз в мировой 
практике Эйфелем, изготовившим статую Свободы в Америке. Но статуя Свободы 
имеет очень простые очертания: это женская фигура в широкой тоге, складки 
которой ложатся на пьедестал. Мухиной же предстояло создать сложнейшее, 
невиданное доселе сооружение.
       Работали, как принято было при социализме, авралом, штурмовщиной, без 
выходных, в рекордно короткие сроки. Мухина потом рассказывала, что один из 
инженеров от переутомления заснул за чертёжным столом, а во сне откинул руку на 
паровое отопление и получил ожог, но бедняга так и не очнулся. Когда сварщики 
падали с ног, Мухина и её две помощницы сами принимались варить.
       Наконец, скульптуру собрали. И сразу же стали разбирать. В Париж пошло 
28 вагонов «Рабочего и колхозницы», композицию разрезали на 65 кусков. Через 
одиннадцать дней в советском павильоне на Международной выставке высилась 
гигантская скульптурная группа, вздымающая над Сеной серп и молот. Можно ли 
было не заметить этого колосса? Шума в прессе было много. Вмиг образ, созданный 
Мухиной, стал символом социалистического мифа XX века.
       На обратном пути из Парижа композиция была повреждена, и — подумать 
только — Москва не поскупилась воссоздать новый экземпляр. Вера Игнатьевна 
мечтала о том, чтобы «Рабочий и колхозница» взметнулись в небо на Ленинских 
горах, среди широких открытых просторов. Но её уже никто не слушал. Группу 
установили перед входом открывшейся в 1939 году Всесоюзной сельскохозяйственной 
выставки (так она тогда называлась). Но главная беда была в том, что поставили 
скульптуру на сравнительно невысоком, десятиметровом постаменте. И она, 
рассчитанная на большую высоту, стала «ползать по земле», — как писала Мухина. 
Вера Игнатьевна писала письма в вышестоящие инстанции, требовала, взывала к 
Союзу художников, но всё оказалось тщетным. Так и стоит до сих пор этот гигант 
не на своём месте, не на уровне своего величия, живя своей жизнью, вопреки воле 
его создателя.
      
 ГАБРИЭЛА МИСТРАЛЬ 
      
       (1889—1957)
      Настоящее имя Лусиль Годой Алькаяга. Чилийская поэтесса. В 1924—1946 
годах была на дипломатической работе. Её лирика соединяла традиции испанской 
поэзии с анимистической образностью индейской мифологии. Сборники: «Сонеты 
смерти» (1914), «Отчаяние» (1922), «Тала» (1938), «Давильня» (1954). Лауреат 
Нобелевской премии (1945). 
       
      Её и поныне называют «великой незнакомкой». Будучи всегда на виду, имея 
необычайно сильный общественный темперамент, Габриэла Мистраль, настоящая 
фамилия которой — Лусиль Годой Алькаяга — умудрилась остаться таинственной 
особой. Достоверное сплелось в её жизни с легендами, со множеством домыслов и 
догадок. Одна из легенд, обставленная самой поэтессой трагическими 
подробностями и кочующая по всем её биографиям — это история любви. Якобы в 17 
лет Мистраль полюбила молодого человека всем сердцем (а сердце её, конечно, не 
знало измен), но счастье оказалось коротким, и её избранник по невыясненным 
обстоятельствам покончил жизнь самоубийством. Миф — о роковом, безграничном 
чувстве — взращён поразительными по трагической мощи «Сонетами смерти», в 
которых поэтесса истово оплакивала возлюбленного, добровольно ушедшего из жизни.

       
     Твой прах оставили люди в кладбищенской щели  
    Зарою тебя на залитой солнцем опушке. 
    Не знали они, что засну я в той же постели, 
    И сны нам придётся смотреть на одной подушке. 
    Тебя уложу я в землю так тихо и нежно, 
    Как мать — больного уснувшего сына под полог, 
    И станет тебе земля колыбелью безбрежной, 
    И сон твой последний будет спокоен и долог. 
      
     (Перевод с испанского О. Савича)
     Этот цикл стихотворений осветил беспросветное существование провинциальной 
сельской учительницы первыми лучами славы.
     В 1914 году на литературном конкурсе в Сантьяго произошло редкое, хотя, 
казалось, малозначительное событие: премия была присуждена неизвестному поэту 
Лусиль Годой. Злые языки утверждали, будто жюри приняло своё решение в поисках 
наименьшего из зол: все представленные на конкурс произведения показались 
судьям очень слабыми, не дать премии значило сорвать праздник. Три вольно 
написанных сонета под общим заглавием «Сонеты смерти» жюри выбрало якобы только 
потому, что надо же было чтонибудь отметить.