Из области легенд и рассказ о том, что поэтесса не смогла прочитать свои 
стихи на празднике, потому что у неё было всего одно платье, не подходившее для 
роскошной обстановки, и она слушала исполнение «Сонетов смерти», сидя на 
галёрке. Но образ скромной сельской учительницы, «этакой Джейн Эйр», вовсе не 
вязался с реальной личностью Лусиль Годой — особы с тяжёлым, странным, скрытным 
и обидчивым до мелочности характером. История о единственном платье вполне 
могла произойти с поэтессой, потому что она в раннем возрасте потеряла отца и, 
испытывая нужду, лишь благодаря собственному нечеловеческому напряжению смогла 
получить хорошее образование, а вот миф о единственной, роковой страсти вскоре 
после смерти поэтессы был развенчан авторитетным биографом — Володей 
Тейтельбоймом. Собрав огромный документальный материал, он доказал, что это 
самоубийство, которое действительно произошло, никак не было связано с Мистраль,
 что «Сонеты смерти» имеют лишь косвенное отношение к самоубийце. Ну а любовь к 
нему — если и была — вовсе не первая и уж, во всяком случае, не единственная. 
Была другая — мучительная, долгая, странная — к малоизвестному поэту Мануэлю 
Магальянесу Моуре. И вновь тайна, вновь раздолье для толков и догадок. Мистраль,
 так одержимо писавшая о любви к мужчине, судя по всему, и в первую очередь по 
её письмам, так и не познала плотских радостей.
     В её биографии словно все настроено на то, чтобы показать людям, будто 
большие поэты — существа неземного, потустороннего порядка, которым вовсе не 
обязательно переживать реальные чувства, чтобы вылить их лаву страсти на бумагу.
 Будто все это они познали в другой, прошлой жизни. Её стихи о детях и 
материнстве дали ей высокий титул Матери всех детей. Трудно найти в мировой 
поэзии строчки, посвящённые высшему предназначению женщины — материнству, — 
проникновеннее, чем у Мистраль. Между тем, она не имела своих детей, а чужих 
если и воспитывала, то лишь с учительской кафедры.
     После победы в конкурсе Мистраль охотно печатали журналы и газеты, но 
первая книга поэтессы «Отчаяние» вышла лишь спустя девять лет. Её обжигающие, 
слишком пессимистичные строчки, собранные под одной обложкой, производили 
впечатление стресса и долгое время не могли найти своего издателя. Решился же 
первым напечатать «Отчаяние» «Институт Испании» — Институт стран испанского 
языка в США, и лишь затем её переиздали на родине. Все эти годы, пока поэзия 
Мистраль пробивала себе дорогу к читателю, она делала педагогическую карьеру. 
Странную учительницу любили не все, но её общественному темпераменту мог 
позавидовать каждый. Даже в глухой провинции Габриэла чувствовала себя в центре 
Вселенной. В ней, несмотря на одиночество и непонимание, вызрело стойкое 
убеждение, что ей на роду написано стать Амаутой — нести свет мудрости не 
только детям, но и всему роду человеческому. В её программном стихотворении 
«Кредо» есть строки. «Верую в сердце моё… ибо в мечтанье причастно оно высоте и 
обнимает все мироздание». Она всегда хотела быть «больше, чем поэт», а 
предназначение своё видела в проповедовании. В своей «Молитве учительницы» она 
поставила цель, прямо скажем, посильную лишь божеству: «Дай мне стать матерью 
больше, чем сами матери, чтобы любить и защищать, как они, то, что не плоть от 
плоти моей».
     Работая директором школы в городке Темуко, Габриэла обратила внимание на 
талантливого ученика, который впоследствии стал одним из самых прославленных в 
Чили поэтов. Пабло Неруда получил творческое «крещение» Матери Габриэлы. 
Впоследствии, когда Мистраль достигла вершины славы и занимала должность 
консула в чилийском посольстве в Риме, она, бросив вызов общественному мнению, 
принимала у себя опального Неруду, лишённого гражданства. Потребовавшему 
объяснений послу, она ответила: «Принимаю и буду принимать каждого чилийца, 
который постучит в мою дверь, и в особенности, когда речь идёт о моём старом 
друге и замечательном собрате Неруде».
     В зрелые годы Мистраль обуревало желание скитальчества. По приглашению 
министра просвещения Мексики Хосе Васконселоса она приехала в эту страну. 
Министр, воплощавший в 1920е годы революционные идеи в области образования, 
говорил, что Габриэла — «сверкающий луч, высвечивающий тайны человеческих душ». 
Вновь самоутверждение поэтессы происходит в чужой стране. Именно в Мексике 
Мистраль, не зная отдыха, со всей пылкостью отдаётся ниве просвещения: 
открывает сельские школы и библиотеки, читает лекции, купается в славе, ощущая 
себя на равных с Диего Риверой, Сикейросом, Пельисером.
     В ней талант лирической поэтессы какимто странным образом сочетался с 
бурным, дерзким общественным темпераментом. Это Мистраль бросила страстный 
призыв организовать испаноамериканский легион в Никарагуа, который должен был 
помочь «маленькой безумной армии, готовой на самопожертвование» (армии Сандино).
 Став лауреатом Нобелевской премии, она почувствовала себя гражданином Мира, 
писала статьи, произносила пацифистские речи — отсюда её знаменитый «завет» 
«Проклятое слово» (1950). «После бойни 1914 года слово „мир“ рвалось из уст с 
почти болезненной восторженностью, воздух очистился от самого тошнотворного 
запаха, какой есть на свете, — от запаха крови, будь то кровь убойного скота, 
раздавленных насекомых или так называемая „благородная человеческая кровь“»…
     Однако если темперамента хватало на то, чтобы голос её был услышан во всех 
уголках земли, то лирической нотой её души оставалась Латинская Америка. 
Сказался незыблемый принцип любого таланта и успеха — всегда оставаться собой и 
не предавать своей «маленькой родины». Индейская кровь клокотала в Мистраль, 
делала её поэзию таинственной, закрытой для тех, кто воспитан в европейской 
культуре.
     Знаменательна в этом плане история с предисловием Поля Валери к первому 
поэтическому сборнику Мистраль, переведённому на французский язык. Он появился 
как мост к Нобелевской премии. Само издание было оплачено чилийским