что русские лепят скорее «иллюзорно, чем конструктивно». Девушка в отчаянии 
разбила этюд. Сколько раз ей ещё придётся разрушать собственные работы, цепенея 
от собственной несостоятельности.
       Во время пребывания в Париже Вера жила в пансионе на улице Распайль, где 
преобладали русские. В колонии земляков Мухина познакомилась и со своей первой 
любовью — Александром Вертеповым, человеком необычной, романтической судьбы. 
Террорист, убивший одного из генералов, он вынужден был бежать из России. В 
мастерской Бурделя этот молодой человек, в жизни не бравший в руки карандаша, 
стал самым талантливым учеником. Отношения Веры и Вертепова, вероятно, были 
дружескими и тёплыми, но постаревшая Мухина никогда не решалась признаться, что 
питала к Вертепову более чем приятельское участие, хотя всю жизнь не 
расставалась с его письмами, часто вспоминала о нём и ни о ком не говорила с 
такой затаённой печалью, как о друге своей парижской юности. Александр Вертепов 
погиб в Первую мировую войну.
       Последним аккордом учёбы Мухиной за границей стала поездка по городам 
Италии. Втроём с подругами они пересекли эту благодатную страну, пренебрегая 
комфортом, зато сколько счастья принесли им неаполитанские песни, мерцание 
камня классической скульптуры и пирушки в придорожных кабачках. Однажды 
путешественницы так опьянели, что уснули прямо на обочине. Под утро 
проснувшаяся Мухина увидела, как галантный англичанин, приподняв кепи, 
перешагивает через её ноги.
       Возвращение в Россию было омрачено начавшейся войной. Вера, овладев 
квалификацией медсёстры, поступила работать в эвакогоспиталь. С непривычки 
показалось не просто трудно — невыносимо. «Туда прибывали раненые прямо с 
фронта. Отрываешь грязные присохшие бинты — кровь, гной. Промываешь перекисью. 
Вши», — и через много лет с ужасом вспоминала она. В обычном госпитале, куда 
она вскоре попросилась, было не в пример легче. Но несмотря на новую профессию, 
которой она, кстати, занималась бесплатно (благо дедушкины миллионы давали ей 
эту возможность), Мухина продолжала посвящать своё свободное время скульптуре.
       Сохранилась даже легенда о том, что однажды на соседнем с госпиталем 
кладбище похоронили молодого солдатика. И каждое утро возле надгробного 
памятника, выполненного деревенским умельцем, появлялась мать убиенного, скорбя 
о сыне. Однажды вечером, после артиллерийского обстрела, увидели, что изваяние 
разбито. Рассказывали, будто Мухина выслушала это сообщение молча, печально. А 
наутро на могиле появился новый памятник, краше прежнего, а руки у Веры 
Игнатьевны были в ссадинах. Конечно, это только легенда, но сколько милосердия, 
сколько доброты вложено в образ нашей героини.
       В госпитале Мухина встретила и своего суженого со смешной фамилией 
Замков. Впоследствии, когда Веру Игнатьевну спрашивали, что её привлекло в 
будущем муже, она отвечала обстоятельно: «В нём очень сильное творческое начало.
 Внутренняя монументальность. И одновременно много от мужика. Внутренняя 
грубость при большой душевной тонкости. Кроме того, он был очень красив».
       Алексей Андреевич Замков действительно был очень талантливым доктором, 
лечил нетрадиционно, пробовал народные методы. В отличие от своей жены Веры 
Игнатьевны он был человеком общительным, весёлым, компанейским, но при этом 
очень ответственным, с повышенным чувством долга. О таких мужьях говорят: «С 
ним она как за каменной стеной». Вере Игнатьевне в этом смысле повезло. Алексей 
Андреевич неизменно принимал участие во всех проблемах Мухиной.
       Расцвет творчества нашей героини пришёлся на 1920—1930е годы. Работы 
«Пламя революции», «Юлия», «Крестьянка» принесли славу Вере Игнатьевне не 
только на родине, но и в Европе.
       Можно спорить о степени художественной талантливости Мухиной, но нельзя 
отрицать, что она стала настоящей «музой» целой эпохи. Обычно по поводу того 
или иного художника сокрушаются: мол, родился не вовремя, но в нашем случае 
остаётся только удивляться, как удачно совпали творческие устремления Веры 
Игнатьевны с потребностями и вкусами её современников. Культ физической силы и 
здоровья в мухинских скульптурах как нельзя лучше воспроизводил, да и немало 
способствовал созданию мифологии сталинских «соколов», «девчаткрасавиц», 
«стахановцев» и «Паш Ангелиных».
       О своей знаменитой «Крестьянке» Мухина говорила, что это «богиня 
плодородия, русская Помона». Действительно, — ногиколонны, над ними грузно и 
вместе с тем легко, свободно поднимается крепко сколоченный торс. «Такая родит 
стоя и не крякнет», — сказал ктото из зрителей. Могучие плечи достойно 
завершают глыбу спины, и над всем — неожиданно маленькая, изящная для этого 
мощного тела — головка. Ну чем не идеальная строительница социализма — 
безропотная, но пышущая здоровьем рабыня?
       Европа в 1920е годы уже была заражена бациллой фашизма, бациллой 
массовой культовой истерии, поэтому образы Мухиной и там рассматривали с 
интересом и пониманием. После XIX Международной выставки в Венеции «Крестьянку» 
купил музей Триеста.
       Но ещё большую известность принесла Вере Игнатьевне знаменитая 
композиция, ставшая символом СССР, — «Рабочий и колхозница». А создавалась она 
тоже в символичный год — 1937й — для павильона Советского Союза на выставке в 
Париже. Архитектор Иофан разработал проект, где здание должно было напоминать 
несущийся корабль, нос которого по классическому обычаю предполагалось увенчать 
статуей. Вернее, скульптурной группой.
       Конкурс, в котором участвовали четверо известных мастеров, на лучший 
проект памятника выиграла наша героиня. Эскизы рисунков показывают, как 
мучительно рождалась сама идея. Вот бегущая обнажённая фигура (первоначально 
Мухина вылепила мужчину обнажённым — могучий античный бог шагал рядом с