– желательно, чтобы таким же чувством и таким же подъемом были насыщены и 
другие моменты, в частности пролог, который требовал интерпретации более 
горячей и убедительной. Певец еще молод. Но благодаря уму и прекрасным 
качествам, которыми щедро одарен, он сможет – при условии тщательно 
подобранного репертуара – далеко продвинуться на своем пути».
      После гастролей по Италии Фигнер выступает в Испании, совершает турне по 
Южной Америке. Его имя очень быстро стало широко известным. После Южной Америки 
следуют выступления в Англии. Так Фигнер в течение пяти лет (1882–1887) 
становится одной из заметных величин в европейском оперном театре того времени.
      В 1887 году его уже приглашают в Мариинский театр, и на невиданно 
выгодных условиях. Тогда высший оклад артиста Мариинского театра составлял 12 
тыс. рублей в год. Контракт, заключенный с четою Фигнер с самого начала, 
предусматривал оплату 500 рублей за спектакль при минимальной норме 80 
выступлений за сезон, то есть составлял сумму 40 тыс. рублей в год!
      К тому времени Луиза была покинута Фигнером в Италии, там же осталась и 
его дочь. В гастрольных скитаниях он встретился с молодой итальянской певицей 
Медеей Мей. С ней Фигнер и вернулся в Петербург. Вскоре Медея стала его женой. 
Супружеская пара образовала поистине идеальный вокальный дуэт, долгие годы 
украшавший столичную оперную сцену.
      В апреле 1887 года он впервые вышел на сцену Мариинского театра в партии 
Радамеса и с этого момента до 1904 года оставался ведущим солистом труппы, ее 
опорой и гордостью.
      Вероятно, чтобы увековечить имя этого певца, хватило бы и того, что 
именно он был первым исполнителем партий Германа в «Пиковой даме». Так 
известный юрист А.Ф. Кони писал: "Н.Н. Фигнер в роли Германа сделал 
удивительные вещи. Он понял и представил Германа как целую клиническую картину 
душевного расстройства… Когда я увидел Н.Н. Фигнера, я был поражен. Я поразился,
 до какой степени он верно и глубоко изобразил безумие… и как оно у него 
развивалось. Если бы я был профессиональным психиатром, я сказал бы слушателям: 
«Идите, посмотрите Н.Н. Фигнера. Он вам покажет картину развития безумия, 
которой вы никогда не встретите и не найдете!.. Как Н.Н. Фигнер все это играл! 
Когда мы смотрели налицо Николая Николаевича, на устремленный в одну точку 
взгляд и на полное безразличие к окружающим, за него становилось страшно… Кто 
видел Н.Н. Фигнера в роли Германа, тот мог по этапам проследить на его игре 
безумие. Тут сказалось его великое творчество. Я не был знаком в то время с 
Николаем Николаевичем, но потом имел честь с ним встречаться. Я спросил его: 
„Скажите, Николай Николаевич, где вы изучали сумасшествие? Читали книги или 
видели?“ – „Нет, не читал и не изучал, просто мне кажется, что это должно быть 
так“. Вот это интуиция…»
      Конечно, не только в роли Германа проявилось его замечательное актерское 
дарование. Столь же захватывающе правдивым был и его Канио в «Паяцах». И в этой 
роли певец умело передавал целую гамму чувств, достигая на коротком отрезке 
одного акта огромного драматического нарастания, завершавшегося трагической 
развязкой. Сильнейшее впечатление оставлял артист в роли Хозе («Кармен»), где 
все в его игре было продуманно, внутренне оправданно и вместе с тем озарено 
страстью.
      Музыкальный критик В. Коломийцев писал в конце 1907 года, когда Фигнер 
уже завершил свои выступления:
      "За свое двадцатилетнее пребывание в Петербурге он спел очень много 
партий. Успех не изменял ему нигде, но особенно подходил к его артистической 
индивидуальности тот именно репертуар «плаща и шпаги», о котором я говорил выше.
 Это был герой сильных и эффектных, хотя и оперноусловных страстей. Типично 
русские и немецкие оперы в большинстве случаев удавались ему меньше. Вообще, 
если быть справедливым и беспристрастным, то следует сказать, что разнообразных 
сценических типов Фигнер не создавал (в том смысле, как создает их, например, 
Шаляпин): почти всегда и во всем он оставался самим собой, то есть все тем же 
изящным, нервным и страстным первым тенором. Даже грим его почти не менялся – 
менялись только костюмы, соответственно сгущались или ослаблялись краски, 
оттенялись те или другие подробности. Но, повторяю, личные, весьма яркие 
качества этого артиста очень шли к лучшим партиям его репертуара; к тому же не 
следует забывать, что сами эти специфически теноровые партии, по существу, 
своему, весьма однородны.
      В операх Глинки Фигнер, если не ошибаюсь, не появлялся ни разу. Не пел он 
и Вагнера, если не считать малоудачной попытки изобразить Лоэнгрина. В русских 
операх бесспорно великолепен он был в образе Дубровского в опере Направника и 
особенно Германа в «Пиковой даме» Чайковского. А затем это был несравненный 
Альфред, Фауст (в «Мефистофеле»), Радамес, Хозе, ФраДьяволо.
      Но в чем Фигнер оставлял поистине неизгладимое впечатление, так это в 
партиях Рауля в «Гугенотах» Мейербера и Отелло в опере Верди. В этих двух 
операх он много раз доставлял нам громадное, редкое наслаждение".
      Фигнер покинул сцену в расцвете своего таланта. Большинство слушателей 
считали, что причиной этого стал развод с женой в 1904 году. Причем виновата в 
разрыве была Медея. Фигнеру оказалось невозможно выступать вместе с ней на 
одной сцене…
      В 1907 году состоялся прощальный бенефис Фигнера, покидавшего оперную 
сцену. «Русская музыкальная газета» в этой связи писала: «Его звезда взошла 
както внезапно и сразу же ослепила и публику, и дирекцию, и, еще более того, 
высшее общество, благоволение коего подняло артистический престиж Фигнера на 
высоту, до тех пор неизведанную русскими оперными певцами… Фигнер ошеломил. Он 
пришел к нам если не с выдающимся голосом, то с удивительной манерой