формально развелись. «Мне нужна была свобода, – говорила Вильгельмина, – чтобы 
не погибнуть как женщине и артистке».
      Свобода эта ей стоила много жертв. Вильгельмине пришлось расстаться с 
детьми, которых страстно любила. Ласки детей – у нее два сына и две дочери – 
она тоже лишилась.
      После развода с мужем для ШредерДевриент наступило время бурное и 
тяжелое. Искусство было и осталось для нее до самого конца священным делом. 
Творчество ее не зависело уже от одного вдохновения: упорный труд и наука 
укрепили ее гений. Она училась рисовать, лепить, знала несколько языков, 
следила за всем, что делалось в науке и искусстве. С негодованием восставала 
она против нелепой мысли, что таланту не нужна наука.
      «Мы весь век, – говорила она, – ищем, добиваемся чегото в искусстве, и 
тот художник погиб, умер для искусства, который думает, что цель его достигнута.
 Конечно, чрезвычайно легко вместе с костюмом сложить с себя всякие заботы о 
своей роли до нового представления. Для меня это было невозможно. После громких 
рукоплесканий, осыпанная цветами, часто уходила я в свою комнату, как бы 
проверяла себя: что же я сегодня сделала? То и другое мне казалось нехорошо; 
мною овладевало беспокойство; дни и ночи я обдумывала, чтобы добиться лучшего».
      С 1823 по 1847 год ШредерДевриент пела в Дрезденском придворном театре. 
Клара Глюмер пишет в своих записках: «Вся ее жизнь была не что иное, как 
триумфальное шествие по германским городам. Лейпциг, Вена, Бреславль, Мюнхен, 
Ганновер, Брауншвейг, Нюрнберг, Прага, Пест и чаще всего Дрезден попеременно 
торжествовали ее прибытие и появление на своих сценах, так что от Немецкого 
моря до Альпийских гор, от Рейна до Одера прозвучало ее имя, повторенное 
восторженною толпой. Серенады, венки, стихи, клики и рукоплескания встречали и 
провожали ее, и все эти торжества действовали на Вильгельмину так, как на 
истинного художника действует слава: они заставляли ее все выше подниматься в 
своем искусстве! В это время созданы ею некоторые из ее лучших ролей: Дездемоны 
в 1831 году, Ромео в 1833, Нормы в 1835, Валентины в 1838 году. Вообще с 1828 
по 1838 год она разучила тридцать семь новых опер».
      Артистка гордилась своей популярностью в народе. Простые работники при 
встрече с нею снимали шляпы, и торговки, завидя ее, толкали друг друга, называя 
ее по имени. Когда Вильгельмина собиралась совсем оставить сцену, один 
театральный плотник нарочно привел на репетицию свою пятилетнюю дочку: 
«Хорошенько посмотри на эту барыню, – сказал он малютке, – это ШредерДевриент. 
На других не смотри, а эту постарайся на всю жизнь запомнить».
      Однако не только Германия смогла оценить талант певицы. Весною 1830 года 
Вильгельмина была ангажирована в Париж на два месяца дирекцией Итальянской 
оперы, которая выписала из Ахена немецкую труппу. «Я ехала не только для своей 
славы, дело шло о чести германской музыки, – писала она, – если я не понравлюсь,
 от этого Моцарт, Бетховен, Вебер должны пострадать! Вот что меня убивает!»
      Шестого мая певица дебютировала в роли Агаты. Театр был полон. Публика 
ждала выступлений артистки, о красоте которой рассказывали чудеса. При 
появлении своем Вильгельмина была очень смущена, но тотчас после дуэта с Анхен 
громкие рукоплескания ее ободрили. Позднее бурный восторг публики был так силен,
 что певица четыре раза принималась петь и не могла, потому что не слышно было 
оркестра. Под конец действия ее в полном смысле слова осыпали цветами и в тот 
же вечер устроили для нее серенаду – Париж признал певицу.
      «Фиделио» произвел еще больший фурор. Критики отзывались о ней так: «Она 
рождена именно для бетховенского „Фиделио“; она не поет, как другие, она не 
говорит, как другие, ее игра совершенно не подходит ни под какие искусства, она 
как будто вовсе и не думает о том, что находится на сцене! Она поет больше 
душою, чем голосом… забывает публику, забывает себя, воплощаясь в то лицо, 
которое изображает…» Впечатление было так сильно, что по окончании оперы снова 
должны были поднять занавес и повторить финал, чего еще никогда не случалось.
      За «Фиделио» последовали «Эврианта», «Оберон», «Швейцарское семейство», 
«Весталка» и «Похищение из сераля». Несмотря на блестящий успех, Вильгельмина 
говорила: «Я только во Франции ясно поняла всю особенность нашей музыки, и как 
бы шумно ни принимали меня французы, для меня всегда приятнее был прием 
немецкой публики, я знала, что она меня понимает, тогда как у французов на 
первом плане стоит мода».
      В следующем году певица вновь выступила в столице Франции в Итальянской 
опере. В соперничестве со знаменитой Малибран она была признана равной.
      Ангажемент при Итальянской опере много содействовал ее славе. МонкМазон, 
директор немецкоитальянской оперы в Лондоне, вступил с нею в переговоры и 3 
марта 1832 года ангажировал на остаток сезона того же года. По контракту ей 
обещано было за два месяца 20 тысяч франков и бенефис.
      В Лондоне ее ожидал успех, с которым равнялся только успех Паганини. В 
театре ее встречали и провожали аплодисменты. Английские аристократки считали 
своею обязанностью перед искусством послушать ее. Без немецкой певицы 
невозможен был никакой концерт. Однако ко всем этим знакам внимания 
ШредерДевриент относилась критически: «Во время представления у меня не было 
сознания, что меня понимают, – писала она, – большая часть публики только 
удивлялась мне как чемуто необыкновенному: для общества я была не более как 
игрушка, которая теперь в моде и которую завтра, пожалуй, бросят…»
      В мае 1833 года ШредерДевриент снова отправилась в Англию, хотя в 
прошлом году не получила своего жалованья, условленного в контракте. На этот 
раз она заключила контракт с театром «ДруриЛейн». Она должна была петь 
двадцать пять раз, получать по сорок фунтов за представление и бенефис. В 
репертуар входили: «Фиделио», «Фрейшютц», «Эврианта», «Оберон», «Ифигения»,