роль. Один думал только об эмиссии звука, о постановке голоса и иных хитростях 
вокальной техники, другой стремился сделать из него интерпретатора. Рубини был 
только тенором, Беллини же хотел, чтобы певец прежде всего стал конкретным 
действующим лицом, «охваченным страстью».
      Граф Барбо оказался свидетелем одного из многих столкновений автора и 
исполнителя. Рубини пришел к Беллини репетировать свою вокальную строчку в 
дуэте Гуальтьеро и Имоджене. Судя по тому, что рассказывает Барбо, речь шла, 
видимо, о дуэте из первого акта. И чередование простых фраз, лишенных 
какихлибо вокальных украшений, однако напряженно взволнованных, не находило 
никакого отзвука в душе певца, привыкшего к условным номерам, иной раз более 
трудным, но зато наверняка эффектным.
      Они несколько раз проходили один и тот же фрагмент, но тенор никак не мог 
понять, что же нужно композитору, и не следовал его советам. В конце концов 
Беллини потерял терпение.
      – Ты осел! – заявил он без всякого стеснения Рубини и объяснил: – Ты не 
вкладываешь в свое пение никакого чувства! Здесь, в этой сцене, ты мог бы 
потрясти весь театр, а ты холоден и бездушен!
      Рубини в растерянности молчал. Беллини, успокоившись, заговорил мягче:
      – Дорогой Рубини, ну как ты думаешь, кто ты – Рубини или Гуальтьеро?
      – Я все понимаю, – ответил певец, – но я не могу изображать отчаяние или 
притворяться, будто выхожу из себя от гнева.
      Такой ответ мог дать только певец, а не настоящий актер. Однако Беллини 
понимал, что если сумеет убедить Рубини, то победит вдвойне – и он, и 
исполнитель. И сделал последнюю попытку: он сам запел партию тенора, исполняя 
ее так, как хотелось ему. Он не обладал какимлибо особым голосом, но умел 
вложить в него именно то чувство, которое и помогло рождению исполненной 
страдания мелодии Гуальтьеро, упрекавшего Имоджене в неверности: «Pietosa al 
padre, e rueco si cruda eri intanto». («Ты пожалела отца, но была так 
безжалостна со мной».) В этой полной печали кантилене раскрывается страстное, 
любящее сердце пирата.
      Наконец Рубини почувствовал, что от него хочет композитор, и, 
подхваченный внезапно рожденным порывом, присоединил к пению Беллини свой 
изумительный голос, который выражал теперь такое страдание, какого никто 
никогда до сих пор не слышал".
      На премьере каватина Гуальтьеро «В разгар бури» в исполнении Рубини 
вызвала бурные аплодисменты. «Фурор такой, что и передать невозможно», – пишет 
Беллини, добавляя, что поднимался со своего места «целых десять раз, чтобы 
поблагодарить публику». Рубини, следуя советам автора, исполнил свою партию 
«необъяснимо божественно, и пение было удивительно выразительным при всей своей 
простоте, при всей широте души». С того вечера имя Рубини навсегда связано с 
этой знаменитой мелодией, настолько удалось певцу передать ее задушевность. 
Флоримо напишет впоследствии: «Кто не слышал Рубини в этой опере, не в силах 
понять, до какой степени могут волновать беллиниевские мелодии…»
      А после дуэт несчастных героев, тот самый, исполнять который Беллини 
своим слабым голосом учил Рубини, вызвал в зале «такую бурю аплодисментов, что 
они походили на адский грохот».
      В 1831 году на премьере в Милане другой оперы – «Сомнамбулы» Беллини, 
Паста – Амина, пораженная естественностью и эмоциональной силой исполнения 
Рубини, заплакала на глазах у публики.
      Много сделал Рубини и для пропаганды творчества еще одного композитора – 
Гаэтано Доницетти. Доницетти добился своего первого крупного успеха в 1830 году 
– опера «Анна Болейн». На премьере главную партию пел Рубини. Арией из второго 
действия певец произвел настоящую сенсацию. «Кто не слыхал этого великого 
артиста в этом отрывке, исполненном грации, мечтательности и страсти, [тот] не 
может составить себе понятие о могуществе певческого искусства», – писала 
музыкальная пресса в те дни. Рубини во многом обязаны необычайной популярностью 
оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур» и «Лукреция Борджиа».
      После того как в 1831 году кончился контракт Рубини с Барбайей, 
двенадцать лет он украшал итальянскую оперную труппу, выступавшую зимой в 
Париже, летом – в Лондоне.
      В 1843 году Рубини совершает совместную поездку с Ференцем Листом по 
Голландии и Германии. В Берлине артист пел в Итальянской опере. Его выступление 
произвело настоящий фурор.
      Той же весной итальянский артист прибыл в Петербург. Сначала он выступил 
в Петербурге и Москве, а затем опять пел в Петербурге. Здесь, в здании Большого 
театра, он показал себя, во всем блеске сыграв в «Отелло», «Пирате», 
«Сомнамбуле», «Пуританах», «Лючии ди Ламмермур».
      Вот что пишет В.В. Тимохин: «Наибольший успех ожидал артиста в „Лючии“: 
слушатели были взволнованы до глубины души, и буквально весь зал не смог 
удержаться от слез, внимая знаменитой „сцене проклятия“ из второго действия 
оперы. „Пират“, поставленный за несколько лет до приезда Рубини с участием 
немецких певцов, не привлек скольконибудь серьезного внимания петербургских 
музыкантов, и только талант итальянского тенора восстановил репутацию 
произведения Беллини: в нем артист показал себя и непревзойденным виртуозом и 
певцом, глубоко захватывающим слушателей, по отзывам современников „увлекающим 
чувством и очаровательной грацией…“».
      До Рубини ни один оперный артист в России не вызывал такого восторга. 
Исключительное внимание русского зрителя подвигло Рубини приехать в нашу страну 
уже осенью того же года. На этот раз с ним приехали П. ВиардоГарсиа и А. 
Тамбурини.