Хотя мальчик с раннего детства вошел в мир музыки, его увлечения были 
разнообразными. В восемь лет он уже выступал перед публикой как пианист, 
позднее увлекся пением. Вместе с тем Пласидо страстно любил футбол и играл в 
спортивной команде. В 1950 году родители перебрались в Мексику. Здесь они с 
успехом продолжали свою артистическую деятельность, организовав собственную 
труппу в Мехико.
      «Когда мне исполнилось четырнадцать лет… перед родителями встал вопрос, 
стоит ли готовить меня к профессиональной карьере музыканта, – пишет Доминго. – 
Наконец они решили отправить меня в Национальную консерваторию, где студенты 
изучали и музыкальные, и общеобразовательные предметы. Поначалу мне было там 
трудно. Я любил Барахаса, привык к нему и очень долго приспосабливался к своему 
новому учителю. Но я верю в la fona del destino, в провидение, все, что ни 
происходило в моей жизни, обычно оборачивалось к лучшему. Действительно, если 
бы мой учитель был жив, я мог и не попасть в консерваторию и в моей судьбе не 
случился бы тот переворот, который произошел в скором времени на этом новом 
жизненном пути. Оставаясь у Барахаса, я, вероятнее всего, стремился бы стать 
концертирующим пианистом. И хотя игра на фортепиано давалась легко – я хорошо 
читал с листа, обладал природной музыкальностью, – сомневаюсь, что из меня 
получился бы большой пианист. Наконец, если бы не было новых обстоятельств, я 
никогда не начал бы петь так рано, как это случилось».
      В шестнадцатилетнем возрасте Пласидо впервые выступил в труппе своих 
родителей как певец. В театре сарсуэлы он провел несколько спектаклей и в 
качестве дирижера.
      "В консерватории вместе со мной учился Мануэль Агилар, сын видного 
мексиканского дипломата, работавшего в США, – пишет Доминго. – Он всегда 
говорил, что я зря трачу время на музыкальную комедию. В 1959 году он устроил 
мне прослушивание в Национальной опере. Я выбрал тогда две арии из 
баритонального репертуара: пролог из «Паяцев» и арию из «Андре Шенье». Члены 
слушавшей меня комиссии сказали, что мой голос им нравится, но, по их мнению, я 
тенор, а не баритон; меня спросили, не могу ли я спеть теноровую арию. Я вообще 
не знал этого репертуара, но слышал некоторые арии и предложил им спеть 
чтонибудь с листа. Мне принесли ноты арии Лориса «Любви нет запрета» из 
«Федоры» Джордано, и, несмотря на фальшиво спетое верхнее «ля», мне предложили 
заключить контракт. Члены комиссии уверились в том, что я действительно тенор.
      Я был поражен и взволнован, тем более что контракт давал приличную сумму 
денег, а мне исполнилось всего восемнадцать лет. В Национальной опере 
существовало два вида сезонов: национальные, в которых выступали местные 
артисты, и интернациональные – для них приглашали петь ведущие партии известных 
вокалистов со всего мира, а певцы театра использовались в этих спектаклях на 
вторых ролях. Меня, собственно, и пригласили главным образом для исполнения 
именно таких партий во время интернациональных сезонов. В мои функции входило 
также разучивание партий с другими певцами. Мне довелось быть концертмейстером 
во время работы над многими операми. Среди них оказались «Фауст» и глюковский 
«Орфей», при подготовке которых я сопровождал репетиции хореографа Анны 
Соколовой.
      Моей первой оперной ролью стал Борса в «Риголетто». В этой постановке в 
заглавной партии выступал Корнелл Макнейл, Флавиано Лабо пел Герцога, а 
Эрнестина Гарфиас – Джильду. Это был волнующий день. Мои родители, как 
владельцы собственного театрального дела, снабдили меня великолепным нарядом. 
Лабо удивлялся, как это начинающему тенору удалось раздобыть такой красивый 
костюм. Несколько месяцев спустя я выступил в более значительной партии – пел 
капеллана в мексиканской премьере оперы Пуленка «Диалоги кармелиток».
      В сезоне 1960/61 года я впервые получил возможность выступать рядом с 
выдающимися певцами Джузеппе Ди Стефано и Мануэлем Аусенси. В числе моих ролей 
были Ремендадо в «Кармен», Сполетта в «Тоске», Щеголь и Аббат в «Андре Шенье», 
Горо в «Мадам Баттерфляй», Гастон в «Травиате» и Император в «Турандот». 
Император почти не поет, но наряд у него роскошный. Марта, с которой я как раз 
в то время познакомился ближе, даже теперь не упускает случая напомнить о том, 
как я гордился великолепным одеянием, хотя сама роль была пустяковая. Когда мне 
предложили сыграть Императора, я совсем не знал «Турандот». Никогда не забуду 
своего первого появления в репетиционном зале, где в тот момент хор и оркестр 
разучивали номер «О луна, что ты медлишь?». Возможно, если бы я стал свидетелем 
их работы сегодня, то отметил бы, что оркестр играет плоско, да и хор поет не 
так уж хорошо, но в те минуты музыка совершенно захватила меня. Это было одно 
из самых ярких впечатлений в моей жизни – такой прекрасной вещи мне еще не 
доводилось слышать".
      Вскоре после дебюта Доминго уже пел в Далласском оперном театре, затем на 
протяжении трех сезонов был солистом оперы в ТельАвиве, где сумел приобрести 
необходимый опыт и расширить репертуар.
      Во второй половине 60х к певцу приходит широкая известность. Осенью 1966 
года он становится солистом НьюЙоркского городского оперного театра и в 
течение нескольких сезонов исполняет на его сцене такие ведущие партии, как 
Рудольф и Пинкертон («Богема» и «Мадам Баттерфляй» Дж. Пуччини), Канио в 
«Паяцах» Р. Леонкавалло, Хозе в «Кармен» Ж. Бизе, Гофман в «Сказках Гофмана» Ж. 
Оффенбаха.
      В 1967 году Доминго поразил многих своей разносторонностью, блестяще 
выступив в «Лоэнгрине» на гамбургской сцене. А в самом конце 1968 года 
благодаря случайности дебютировал и в «Метрополитенопера»: за полчаса до 
спектакля почувствовал недомогание знаменитый Франко Корелли, и Доминго стал 
партнером Ренаты Тебальди в «Адриенне Лекуврер». Отзывы критиков были