Неруды совпало с глубоким кризисом, который переживало чилийское общество. Но с 
юности он симпатизировал мятежникам и революционерам. Он чувствовал, что близок 
им по духу. Ведь среди них были и те, кто считал, что революция должна 
распространиться на поэзию, на все искусство, на культуру».
      Когда Неруда создавал свои первые стихи, ему почти не на что было 
опереться, ибо чилийская национальная поэзия в высоком смысле этого слова почти 
не существовала. За исключением Габриэлы Мистраль, которая завоевала признание 
в стране в предыдущее десятилетие, он не мог найти в литературе прошлого 
великих учителей по той простой причине, что таковых не было. Неруда 
познакомился с Габриэлой, когда еще учился в лицее Темуко. Для него у Габриэлы 
всегда была «открытая товарищеская улыбка – светлая, точно полоска пшеничной 
муки, на темном, как ржаной хлеб, лице».
      Неруда вспоминал позднее, как директриса женского лицея дарила ему книги: 
«Это были русские романы, которые она считала самым великим достоянием мировой 
литературы. Я могу с уверенностью сказать, что Габриэла приобщила меня к этому 
глубокому и страстному мироощущению, свойственному русским романистам. Толстой, 
Достоевский, Чехов стали моей самой горячей привязанностью в литературе». В 
1921 году Пабло переехал в Сантьяго, где поступает в Педагогический институт 
при столичном университете. Здесь он изучал французский и английский языки. 
Новые языки открывают ему и новые области мировой поэзии. Неруда не только 
писал стихи, но и активно участвовал в студенческом движении, став поначалу 
приверженцем идей анархизма. Впрочем, не будучи по своему духовному складу 
разрушителем, молодой поэт в революционном насилии видел не самоцель, а лишь 
необходимую предпосылку для построения свободного и справедливого общества.
      И в литературе Неруда никогда он не выступал в роли ниспровергателя 
авторитетов: «Мир искусства – большая мастерская, в которой все работают и 
помогают друг другу, хотя сами того не знают и не подозревают. И прежде всего 
помогает нам труд наших предшественников: ведь ясно, что не было бы Рубена 
Дарио без Гонгоры, Аполлинера – без Рембо, Бодлера – без Ламартина, а Пабло 
Неруды – без них всех, вместе взятых».
      В первой книге «Собранье закатов» (1923) заметно влияние на молодого 
поэта испаноамериканских модернистов. Сам Неруда говорил об этом сборнике так: 
«Своеобразный дневник того, что происходило внутри меня самого или же вне меня, 
но в том свете, в каком это воспринималось мной».
      Пабло не считал эту книгу своей удачей, он уже проникся другой идеей: 
«…Мне захотелось стать поэтом, который сумел бы охватить как можно больше… Я 
хотел спаять воедино человека, природу, страсти и события и чтобы все 
развивалось во взаимосвязи».
      «Действие его следующей книги «Двадцать стихотворений о любви и одна 
песня отчаянья» (1924) развертывается в условиях насквозь земной жизни: 
песчаные отмели, рощи темных сосен, пустынные пристани, городские предместья… 
Запечатленная здесь любовная драма не содержит в себе ничего исключительного, и 
только громадная сила лирического чувства поднимает ее на уровень высокого 
обобщения», – пишет Л. Осповат.
      Хотя «Двадцать стихотворений…» сделали имя Неруды известным и в Чили, и 
за его пределами, но он отдавал себе отчет в том, что и в этой книге не сбылись 
его «мечты о книге собирательной, где бы соединились и сшиблись друг с другом 
все силы мира». Еще одну попытку, и, по мнению самого Неруды, такую же 
безуспешную, он сделал в поэме «Попытка бесконечного человека» (1926).
      В 1927 году Неруда поступил на дипломатическую службу и провел около пяти 
лет в странах Востока: Бирме, Цейлоне, Сингапуре, Индии, Китае, Японии. Итог 
этих лет – две книги под общим названием «Местожительство – Земля» (1933–1935). 
Перед читателем появился новый Неруда, помудревший, открывший для себя новую 
планету – «Земля».
      «Жизнь без ущербности, полновесная, стала делом, предначертанием поэзии 
Неруды, – пишет В. Тетельбойм. – Общество – его естественной средой. Земля – 
домом. Земля с большой буквы. Он чувствует, что она наполняет его творческими 
силами. И в свою очередь он сам питает воображение и дух людей своего времени, 
и его поэзия, исполненная жизнеутверждающего пафоса, стремится быть нужной 
людям, как самый насущный хлеб. Нерудачеловек беспрерывно взывает к Земле, и 
она его просветляет, открывает ему свои тайны, отдается ему сполна. Вот так 
человек делается органической частью природы, а природа – частью человека. В 
нерудовской поэзии природа – это основа основ, это источник, порождающий 
чувство, образ, символ, синтез, гармонию, самые удивительные метафоры. Вот 
почему «Местожительство – Земля» – это больше чем счастливо найденное название 
для книги со счастливой литературной судьбой. Точно так же, как Бальзак мог 
назвать свою opera omnia «Человеческой комедией», Неруда вправе дать своим 
произведениям всеобъемлющее название «Местожительство – Земля», для того чтобы 
означить синтез всей своей жизни, скрепленной всеми нитями со временем, с 
человеком, с историей. Он не разделял взглядов тех, кто считал поэзию 
колдовством, магическим чудотворением или подсознательной эманацией, хотя и 
признавал сокровенную тайну ее рождения».
      В 1932 году Неруда возвратился на родину, а в августе следующего года он 
стал консулом в БуэносАйресе. Здесь произошло знакомство Неруды с приехавшим в 
Аргентину Федерико Гарсиа Лоркой, положившим начало горячей дружбе двух поэтов. 
Еще через год в качестве консула поэт приехал в Испанию.
      В столице Испании Неруда встретил начало франкистского мятежа: «Когда на 
испанской земле гибнут дети, которые родились не для того, чтобы быть 
погребенными, дети, светлые глаза которых могли бы затмить свет солнца… я не 
могу, не могу молчаливо созерцать жизнь и мир, я должен выйти на дорогу и