песнях. Их поют люди, провожая в последний путь Васыля. Похороны тракториста 
сливают людей в едином порыве.
       Режиссёр заботился о том, чтобы Васыль — Свашенко всё время находился, 
как пишет Масоха, «в атмосфере благородных помыслов». Довженко потребовал от 
актёра, чтобы каждое утро, с зарёю, он ходил на Псел, умывался речной ледяной 
водой, и только после этого, свежий, причёсанный, праздничный, Свашенко получал 
право явиться на торжественную съёмку.
       Но не было на похоронах невесты Васыля Наталки. Довженко в начале 
тридцатых, пуритански строгих годов нашего кино не побоялся выразить великое 
женское горе наготой взметнувшейся и мечущейся по хате невесты убитого Васыля.
       «В страстных рыданиях металась она в маленькой своей летней хатине, 
биясь грудью о стены и разрывая на себе одежды. Все протестовало в ней, все 
утопало в страданиях. А когда проносили милого близко и стены начали 
содрогаться от пения, она упала на постель в полутёмном углу почти без памяти». 
Вот и всё, что напишет Довженко об этой сцене — небывало смелой для кино тех 
лет, потому что на экране металась обнажённая молодая женщина.
       К женщине — матери, сестре, подруге — Довженко относился трепетно. 
Прежде чем снимать обнажённую актрису Максимову, Александр Петрович так все 
объяснил бригаде осветителей, что тишина во время съёмок стояла, как в храме! 
Позже один из осветителей объяснял: «Понимать надо… красота!»
       …Васыля проносят мимо садов, где цветы и спелые плоды почти касаются его 
лица, словно говоря о неистребимости жизни. В то самое время, когда процессия 
движется мимо сельских садов, для матери Васыля приходит время рожать. Младший 
сын появляется на свет, когда старший сходит в могилу.
       И снова дождь, крупный и тёплый, проливается на пыльную знойную землю. 
Он как бы смыл остатки скорби и печали с людей. В каждой его капле сверкало 
обещание торжества жизни…
       Прозрачными каплями на спелых плодах заканчивалась картина Александра 
Довженко.
       Впоследствии, печатая свой сценарий в книге, он добавил к тексту, 
записанному по картине, прозаический эпилог, который читается, как концовки 
старинных романов: «От человеческой жизни и даже от жизни целых людских 
поколений остаётся на земле только прекрасное. Весь род Белоконей исчез без 
следа. Зато и по сей день ещё шумит народная молва про Васыля Трубенка. Утихли 
лишь печаль о нём и сожаления, уступив место благодарности».
       Первые копии только что смонтированной «Земли» были отпечатаны в марте 
1930 года.
       А один из самых первых просмотров картины был организован в Харькове, в 
Доме писателей имени Васыля Блакитного. И когда всё кончилось и снова зажёгся 
свет, в потрясённом зале наступила тишина, и лишь через несколько минут 
загремела самая настоящая овация.
       В массовом же прокате «Земля» пошла так, как шли почти все фильмы 
Довженко, как вообще идут талантливые и необычные произведения — у одних 
вызывая восторг, у других встречая непонимание.
       Даже многие из тех, кто сразу же оценил «Землю» как исключительно 
талантливое и необычное произведение, выражали неудовольствие тем, что Довженко 
не показал подлинный накал классовый борьбы в деревне.
       Горький, не принявший «Землю» изза «статики» и «скульптурности», 
отметил тем не менее «рубенсовское наполнение» фильма и сказал, что Довженко — 
«очень способный».
       Фадеев сказал на одном из обсуждений фильма, что у Довженко на экране 
предстают такие сытые и свальные люди, что непонятно, зачем им стрелять друг в 
друга и вообще чтолибо менять в своей жизни; ведь в колхозы идут от голода, от 
бедности, которой нет конца.
       Позднее В. Пудовкин повторит и усилит сказанное Фадеевым: «…спрашивается,
 за каким чёртом нужно было драться за трактор и зачем вообще нужен трактор, 
когда кругом царит изобилие и переизбыток материальных благ, когда люди 
спокойно умирают, вкусив для последнего удовольствия от яблок, а таких яблок 
кругом тысячи и тысячи, когда нужно только протянуть руку, и роскошные дары 
природы посыплются на плечи?"
       Резко отрицательно отнёсся к фильму пролетарский поэт Демьян Бедный, 
который обрушился на Довженко в большом стихотворном фельетоне «Философы».
       О тучности полей и садов он говорил, что это «кулацкая природа, кулацкая 
рожь, кулацкие яблоки. Чем больше они нравятся зрителю, тем глубже идейный 
провал картины».
       А сцену у остановившегося трактора он назвал издёвкой над тракторизацией 
советской деревни.
       По настоянию Главкиноискусства картину должны были изрядно порезать, 
удаляя из неё те места, о которых говорил Демьян Бедный.
       Фельетон, напечатанный в «Известиях» 4 апреля 1930 года, был 
несправедлив, написан со злой торопливостью, с желанием хлестнуть побольнее.
       Появление фельетона привело в недоумение большинство видевших «Землю» и 
вызвало многочисленные протестующие письма в редакцию «Известий».
       «Я был так потрясён этим фельетоном, — напишет Довженко в 
„Автобиографии“, — мне было так стыдно ходить по улицам Москвы, что я буквально 
поседел и постарел за несколько дней. Это была подлинная психологическая травма.
 Вначале я хотел было умереть. Но через несколько дней мне пришлось стоять в 
почётном карауле в крематории у гроба Маяковского…».
       В дневнике Довженко, опубликованном после его смерти, есть запись, 
помеченная 14 апреля 1945 года: «Недавно в кремлёвской больнице престарелый