ршина не 
только творчества писателя, но и всей русской и мировой литературы.
    Как и в других произведениях Достоевского, здесь затрагиваются 
фундаментальные вопросы человеческого бытия в связи с общими судьбами мира. 
Разделяя идею, что "человек вечен, что он не простое земное животное, а связан 
с 
другими мирами и с вечностью", Достоевский значительное внимание уделял вопросу 

о всемирно-вселенском предназначении русского народа. Эта мысль особенно 
рельефно выражена в известной речи о Пушкине, получившей значительный 
общественный резонанс. Сила духа русской народности, по Достоевскому, в его 
стремлении ко всемирности и всечеловечности, "ко всеобщему общечеловеческому 
воссоединению со всеми племенами великого арийского рода".
    Достоевскому, как никакому другому русскому писателю, была присуща 
космизация нравственных начал, превращение мира в вечную арену борьбы добра и 
зла как вселенской битвы Бога и Дьявола, Христа и Антихриста, преломленной 
через 
сердца и души живых людей. Эта страшная и бесконечная борьба, описанная тысячи 
раз в форме абстракций или притч философами и богословами, становится зримой и 
осязаемой до кровоточия души и тела под пером великого мастера. Трагическая, 
даже абсурдная гармония Вселенной, когда божеские заповеди и возвышенные идеалы 

оборачиваются в мире людей океаном слез и страданий, раскрывается в великих 
романах XIX века в душераздирающих сценах и образах.
    Хрестоматийные антиномии "добро - зло", "страдание - спасение" воплощаются 
Достоевским в повседневно-житейских ситуациях - отчего в еще большей степени 
обнажается их безвыходность и безысходность. Таковы неразрешимые с точки зрения 

"земного евклидовского ума" дилеммы Ивана Карамазова: совместима ли всеобщая и 
вечная гармония со слезами человеческими, "которыми пропитана вся земля от коры 

до центра"; стоит ли такая гармония, существующая главным образом в воображении 

и нереализованной потенции, "слезинки хотя бы одного только замученного 
ребенка"; возможно ли строить человеческое счастье и возвести "здание судьбы 
человеческой", если "для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить 
всего лишь одно только крохотное созданьице". Несоиз-

420
меримые величины - Вселенная и слезинка - неожиданным образом предстают в виде 
дисгармонии традиционной пары Макрокосма и Микрокосма. Такая дисгармония 
неизбежна, и ничего другого быть не может. Поэтому герои Достоевского вместе с 
самим автором и не приемлют этот безжалостный мир, но выхода из замкнутого 
круга 
не видят и не находят. В общем и целом это соответствовало философии автора 
"Братьев Карамазовых": "Бытие только тогда и начинает быть, когда ему
грозит небытие".
    Парадоксальная диалектика взаимоподмены и взаимопроникновения, казалось бы, 

абсолютно несовместимых друг с другом и извечно антагонистических нравственных 
начал - добра и зла - с наибольшей рельефностью обнажилась в знаменитой 
"Легенде 
о великом инквизиторе" - включенной і роман притче. Суть морально-этического 
парадокса заключенг в самом сюжете: появление живого Христа в средневековой 
Испании и заточение его в темницу по приказу великого инквизитора. Затем 
следует 
их встреча-допрос и безапелляционный (пока что словесный) суд и приговор. 
Оказывается, живой Христос со всем его учением и добрыми делами не нужен новой^ 

исторической популяции. Более того, он мешает святой инкви-і зиции творить 
добро 
в ее собственном понимании - с помо-1 щью пыток и казней, загонять, так сказать,
 
каленым железом в счастливое будущее. Христос нужен церкви лишь как символ. 
Живой он - только помеха, а потому должен быть осужден и сожжен на костре. 
Такая 
вот диалектическая коллизия: то, что считалось добром как абсолютной ценност