де бесшумно, как удав. <...> Раздался рев 
пушки, и войско ринулось на приступ. <...> Обе стороны горели одинаковой 
решимостью. Храбрость доходила до дикого безрассудства и усугублялась каким-то 
свирепым героизмом, жертвующим в первую очередь жизнью самого героя. <...> 
Войска стремились закончить битву, повстанцы - продолжить ее. Затягивать агонию 

в расцвете юности и здоровья - это уже не бесстрашие, а безумство. Для каждого 
участника этой схватки смертный час длился бесконечно. Вся улица покрылась 
трупами.
    Высшего трагизма Гюго достигает при описании смерти героев баррикадных боев.
 
Хрестоматийной стала сцена гибели Гавроша, само имя которого давно стало 
нарицательным. Добровольно вызвавшись под обстрелом собирать патроны с убитых 
солдат, маленький парижский герой сам погибает на глазах у повстанцев:
     Казалось, это не ребенок, не человек, а какой-то маленький чародей. Какой-
то сказочный карлик, неуязвимый в бою. Пули гонялись за ним, но он был 
проворнее 
их. Он как бы затеял страшную игру в прятки со смертью; всякий раз, как 
курносый 
призрак приближался к нему, мальчишка встречал его щелчком по носу. Но одна 
пуля, более меткая или более предательская, чем другие, в конце концов настигла 

этот блуждающий огонек. Все увидели, как Гаврош пошатнулся и потом упал наземь. 

На баррикаде все вскрикнули в один голос;
но в этом пигмее таился Антей; коснуться мостовой для гамена значит то же самое,
 
что великану коснуться земли; не успел Гаврош упасть, как поднялся снова. Он 
сидел на земле, струйка крови стекала по его лицу. <...> Вторая пуля того же 
стрелка оборвала [его жизнь] навеки. На этот раз он упал лицом на мостовую и 
больше не шевельнулся. Эта детская и великая душа отлетела.
328	
    В чем же секрет великого и неувядающего французского романа, который Андре 
Моруа назвал "одним из великих тво-| рений человеческого разума", а Теофиль 
Готье - "порождени-Ц ем стихии". Ведь и критики, вот уже свыше полутора 
столетий} ругающие "Отверженных" формально правы: структуру гранди-| озной 
эпопеи невозможно признать безупречной и логически! непротиворечивой; здесь 
чересчур много длиннот, философс-j ких и нефилософских рассуждений, 
неоправданных отклонений от общей линии развития сюжета. И все же 
"Отверженных"! 
читали, продолжают читать и будут читать всегда, искренне переживая за судьбу 
его героев, радуясь и отчаиваясь вместе с) ними, загораясь ненавистью против 
социальной несправедливости и мерзкой личины угнетателей. Почему так? 
Догадаться 
нетрудно! Потому, что Гюго вложил в свое великое творение! часть собственного 
сердца - его биение и передается каждому, кто припадает к этому источнику 
пламенных чувств!
ФЛОБЕР
"ГОСПОЖА БОВАРИ"

"Госпожа Бовари". Художник В Милашевский
    Флоберу по праву принадлежит одно из почетных мест в плеяде французских 
прозаиков XIX века, которыми гордится не одна Франция, но и весь мир. 
Блистательный список открывают имена Стендаля и Бальзака, а завершают Мопассан 
и 
Золя. Флобер здесь равный среди равных. Но он же и неповторимый. Блестящий 
стилист, тонкий психолог и незаурядный мыслитель - Флобер с такой тщательностью 

оттачивал каждое слово своих произведений, что иногда часами мучался над 
од-ной-
единственной строчкой. Зато и результат окупался сторицей. У писателя нет ни 
одного лишнего слова. Его проза настолько насыщена, уплотнена и емка, что 
несколько мазков подчас воссоздают целую человеческую жизнь, не говоря уже о 
неповторимых характерах героев.
330	
    Внешними событиями роман "Госпожа Бовари" не блещет. Провинциальное 
общество 
с его однообразными, как заведенные часы, заботами. Обыкновенные люди. Но и в 
их 
сердцах кипят по меньшей мере шекспировские страсти. Чтобы увидеть это, понять 
и, самое главное, убедить читателя, - нужны ум и талант великого писателя. 
Недаром Флобер как-то заметил: "Мадам Бовари - это я". Сказано не для красного 
словца. Писатель настолько вжился в образ своей героини, что его рвало (в 
прямом 
смысле), когда он писал эпизод с ее самоотравлением мышьяком.
    Эмма Бовари, дочь зажиточного фермера Руо, вторая жена провинциального 
лекаря Шарля Бовари, - фигура привлекательная своей неподдельной женственностью 

и одновременно отталкивающая импульсивной эгоистичностью и плотоядной 
чувственностью. Естественно, ей хочется любви, но только не мужа, который Эмме 
быстро и до смерти надоел своей обыденностью и занудливостью. Прекрасные же 
принцы существуют, как известно, только в волшебных сказках. Такую сказку можно 

при желании создать и в собственном воображении:
    "У меня есть любовник! Любовник!" - повторяла она, радуясь этой мысли, 
точно 
вновь наступившей зрелости. Значит, у нее будет теперь трепет счастья, радость 
любви, которую она уже перестала ждать. Перед н