| |
знак, что совет начинается,
встал и так заговорил:
- Судари полковники и благодетели атаманы! Ведомо вам, что из-за
великих и невинно понесенных обид наших вынуждены были мы взяться за
оружие и, с помощью наисветлейшего царя крымского, за старинные вольности
и привилегии, отнятые у нас без согласия его милости короля, с магнатов
спросить, каковое предприятие господь благословил и, напустивши на
коварных угнетателей наших страх, преступления и утеснения их покарал, а
нам небывалыми воздал викториями, за что от сердца признательного следует
нам его возблагодарить. Когда гордыня таково наказана, надлежит нам
подумать, как пролитие крови христианской остановить, что и господь
милосердный, и наша вера благочестивая от нас требуют, но саблю до тех пор
из рук не выпускать, пока по произволению наисветлейшего короля-государя
наши старинные вольности и привилегии не будут возвращены. Вот и пишет мне
пан воевода брацлавский, что такое возможно, а я тож это возможным
полагаю, ибо не мы, но магнаты Потоцкие, Калиновские, Вишневецкие и
Конецпольские из послушания его величеству и Речи Посполитой вышли,
каковых мы же и покарали, а посему следует нам надлежащее удовлетворение и
вознаграждение от его величества и сословий. Так что прошу я вас, господа
благодетели и милостивцы мои, послание воеводы брацлавского, шляхтича веры
благочестивой, мне через отца Патрония Лашко посланное, прочитать и мудро
рассудить, дабы пролитие крови христианской было прекращено, нам
произведено удовлетворение, а за послушание и верность Речи Посполитой
воздана награда.
Хмельницкий не спрашивал, следует ли прекратить войну, но требовал от
нее отказаться, поэтому несогласные сразу же стали перешептываться, что
спустя короткое время переросло в грозные крики, заводилой которых был в
основном Чарнота гадячский.
Хмельницкий молчал, внимательно поглядывая, откуда исходят протесты,
и строптивых про себя отмечая.
Между тем с письмом Киселя встал Выговский. Копию унес Зорко, дабы
прочитать ее товариществу, поэтому и там и здесь установилась полная
тишина.
Воевода начинал письмо такими словами:
- "Ваша милость пан Старшой Запорожского Войска Речи Посполитой,
старинный и любезный мне господин и друг!
Поскольку множество есть таких, каковые о вашей милости, как о
недруге Речи Посполитой, понимают, я не только остаюся сам целиком
уверенный в Вашей неизменной к Речи Посполитой склонности, но и прочих их
милостей господ сенаторов, сподвижников моих в том уверяю. Три разумения
убеждают меня в этом. Первое: что, хотя Войско Днепровское от века славу и
вольности свои отстаивает, однако преданность королям, вельможам и Речи
Посполитой никогда не нарушало. Второе: что народ наш русский в вере своей
правоверной столь неколебим, что предпочтет здравием каждый из нас
пожертвовать, чем веру оную чем-нито нарушить. Третье: что хоть и бывают
разные (как и теперь вот случилось, прости господи!) внутренние
кровопролития, но, однако, отчизна для всех нас есть единая, в каковой
рождаемся, дабы вольности наши вкушать, и нету, пожалуй, во всем свете
другого государства, подобного отчизне нашей в правах и свободах. Посему
привычные все мы, как один, сей матери нашей, Короны, нерушимость
соблюдать, и, хотя случаются огорчения различные (как оно на свете всегда
было), однако разум требует не забывать, что легче в стране свободной
договориться о том, что у кого наболело, чем, потерявши матерь эту, уже
другой такой не найти ни в христианстве, ни в поганстве..."
Лобода переяславский воскликнул:
- П р а в д у к а ж е!
- П р а в д у к а ж е! - вторили другие полковники.
- Н е п р а в д у! Б р е ш е, п с я в i р а! - рявкнул Чарнота.
- Помалкивай! Сам п с я в i р а!
- Изменники вы! На погибель вам!
- Н а п о г и б е л ь т о б i!
- Давай слушай, нечего тут! Читай давай! Он наш ч о л о в i к.
Слушай давай, слушай!
Гроза собиралась нешуточная, но Выговский стал читать дальше, поэтому
снова все затихло.
Воевода в продолжение писал, что Войско Запорожское может ему
доверять, ибо знает хорошо, что он, одной с ними крови и веры будучи,
сочувствующим себя полагает и в злосчастном кровопролитии под Кумейками и
на Старке участия не принимал, еще он призывал Хмельницкого от войны
отказаться, татар отослать или обратить против них оружие, а самому в
верности Речи Посполитой утвердиться. Заканчивалось письмо следующими
словами:
"Обещаю вашей милости, как я есть сын церкви божьей и как род мой от
крови народу русского старинной идет, что сам буду всему доброму
пособлять. Вы знаете, ваша милость, что и от меня в оной Речи Посполитой
(по милости господней) кое-что зависит, что без меня ни война решена быть
не может, ни ми
|
|
