уны шли не  из  Золотоноши,  и
Заглоба разминулся с  ними:  повстречай он  их,  плевать ему  было  бы  на
погоню!"
     И  правда,  пану Заглобе не везло ужасно,  а фортуна была к нему явно
неблагосклонна,  ибо не наткнулся он на хоругвишку пана Кушеля, не будучи,
таким образом, сразу спасен и избавлен от всяческих неприятностей.
     В Прохоровке его как громом сразила весть о корсунском поражении. Уже
на пути к  Золотоноше по деревням и  хуторам поговаривали о великой битве,
даже о победе Хмеля, но пан Заглоба этому не верил, хорошо зная, что среди
простого народа всякая новость разрастается до небывалых размеров и что об
успехах казацких простонародье всего охотнее измышляет само себе небылицы.
Но  в  Прохоровке можно  уже  было  не  сомневаться.  Правда,  страшная  и
зловещая,  ударила как  обухом по  голове.  Хмель -  триумфатор,  коронное
войско разгромлено, гетманы захвачены. Вся Украина объята пламенем.
     Пан  Заглоба сперва  даже  растерялся.  Он  ведь  очутился в  ужасном
положении.  Счастье не  сопутствовало ему и  по дороге,  ибо в  Золотоноше
никакого  гарнизона не  оказалось.  Город  бурлил  противу  ляхов,  старая
крепостца была оставлена.  Заглоба ни секунды не сомневался, что Богун его
ищет и что рано или поздно на след нападет. Правда, старый шляхтич петлял,
как преследуемый русак,  но он превосходно знал гончую, которая его гнала,
и  знал также,  что гончая эта не  даст сбить себя со следа.  В  итоге пан
Заглоба имел позади Богуна,  а впереди -  море крестьянской смуты,  резню,
пожоги, нападения татар, озверевшую чернь.
     Спастись в  такой ситуации было задачей почти невыполнимой,  особенно
же с девушкой,  которая,  хоть и переодетая дедовским  поводырем,  повсюду
привлекала внимание необычайной своей красотою.
     Воистину было от чего растеряться.
     Однако  пан  Заглоба  надолго не  падал  духом  никогда.  Несмотря на
величайшую сумятицу в  башке,  он тем не менее отлично понимал,  а вернее,
весьма безошибочно чувствовал,  что  Богуна боится в  сто раз больше,  чем
огня, воды, смуты, резни и самого Хмельницкого. При одной мысли, что можно
угодить в  руки  страшного атамана,  мурашки начинали бегать по  коже пана
Заглобы.  "Уж этот бы мне устроил выволочку!  - то и дело повторял Заглоба
сам себе. - А тут еще впереди море бунта!"
     Был очень простой способ спастись: бросить Елену, предоставив ее воле
божьей. Но этого пан Заглоба делать не собирался.
     - Наверняка,  -  говорил  он ей,  - подсыпала ты мне,  барышня-панна,
чего-то, так что мне из-за тебя шкуру на шагрень выделают.
     Нет!  Бросать он ее не собирался и даже мысли такой не допускал.  Что
же ему тогда оставалось делать?
     "Га! - размышлял он. - Князя искать нет смысла! Передо мною море, так
что нырну-ка я в это море и таким образом скроюсь, а даст бог, и на другой
берег выплыву".
     И он решил переправиться на другой берег Днепра.
     Однако в  Прохоровке  сделать это было нелегко.  Пан Миколай Потоцкий
еще для Кречовского и посланных  с  ним  войск  реквизировал  все  дубасы,
шухалеи,  паромы,  чайки и челноки,  притом начиная от Переяслава и кончая
Чигирином.  В Прохоровке остался только один дырявый паром.  Парома  этого
ожидали  тысячи  людей,  бежавших  из  окрестных  поселений.  В деревеньке
оказались заняты все хаты,  коровники,  овины,  хлева,  и дороговизна была
неслыханная. Пан Заглоба и впрямь был вынужден лирою и пением зарабатывать
на кусок хлеба.  Целые сутки не получалось им переправиться, так как паром
дважды ломался и его подолгу чинили.  Ночь они с Еленой провели у костров,
сидя на берегу с толпами пьяного мужичья.  Ночь была ветреная и  холодная.
Княжна  даже  стоять  не  могла  от усталости и боли,  потому что мужицкая
обутка до крови стерла ей ноги.  Она боялась расхвораться всерьез. Лицо ее
осунулось и побледнело, чудные очи перестали сиять. То и дело ее охватывал
страх, что, несмотря на костюм, ее распознают или что неожиданно прискачет
с  погоней Богун.  В ту же ночь выпало ей видеть страшное зрелище.  Мужики
привели с устья Роси  толпу  шляхтичей,  искавших  спасения  от  татарских
набегов во владениях Вишневецкого,  и зверски убили всех тут же на берегу.
Им высверливали буравами глаза,  а головы раздавливали меж  камней.  Кроме
того,  в Прохоровке оказались две еврейских семьи. Этих взбесившаяся чернь
побросала в Днепр,  а так как они не пожелали сразу пойти ко дну,  евреев,
евреек и их детишек топили длинными баграми.  Сопровождалось это воплями и
пьянством.  Подпившие молодцы бесились  с  подпившими  молодицами.  Жуткие
взрывы  смеха разносились по темным днепровским берегам.  Порывистый ветер
разметывал костры;  красные головни и искры,  подхваченные вихрем,  летели
умирать в воду.  То и дело возникал переполох. Какой-нибудь пьяный хриплый
голос орал во тьме:  "Л ю д и, с п а с а й т е с я, Я р е м а  i д е!!", и
толпа,  не разбирая дороги, топча и сталкивая друг друга в воду, бросалась
к берегу.  Один раз чуть не затоптали Заглобу с княжной. Это была воистину
адская ночь, и казалось, никогда она не кончится. Заглоба выклянчил кварту
водки, сам выпил и княжну заставил выпить, иначе та бы лишилась чувств или
забылась  бы  в горячке.  Но вот наконец днепровская вода стала светлеть и
поблескивать.  Рассветало.  День нарождался  облачный,  угрюмый,  бледный.
З