за часть цены товаров, произведенных народным трудом при содействии того же 
капитала, если бы последний предоставлен был естественной свободе”. 
Следовательно, ограничение и запрещение ввоза тех или других товаров понижает в 
конце концов общую производительность труда. Что же касается вопроса, что 
такими постановлениями можно содействовать развитию отдельных отраслей 
производства, которые не могли бы существовать при полной свободе ввоза, то, по 
мнению Смита, вовсе не важно, чтобы страна стремилась произвести обязательно 
все, необходимое ей для удовлетворения своих потребностей. Она должна 
производить то, что по совокупности всех естественных условий в ней выгоднее 
всего производить, и получать путем обмена все прочие предметы потребления из 
стран, где оказывается выгоднее производить эти последние. “При содействии 
теплиц, оранжерей и парников, – говорит он, – можно вырастить в Шотландии 
превосходный виноград и делать из него отличное вино, если расходовать на это в 
тридцать раз больше того, что стоит такое же вино, получаемое из-за границы. Но 
можно ли считать благоразумною мерою запрещение ввоза всех иностранных вин с 
единственной целью – поощрить производство бордоских и бургундских вин в 
Шотландии?” Конечно, это было бы безрассудство; но такое безрассудство 
представляет и стремление употреблять хотя бы на одну тридцатую, одну трехсотую 
труда больше против того, сколько его можно употребить на производство 
известных предметов. Затем, кто будет решать вопрос, в какой именно отрасли 
народного труда частному лицу следует затрачивать свой капитал? Несомненно, 
наиболее компетентным судьею будет само заинтересованное лицо. “Государственный 
человек, – говорит Смит, – который бы принял на себя труд указывать частным 
лицам, как они должны употреблять свои капиталы, мало того что занялся бы 
совершенно бесполезным делом, – он присвоил бы себе власть, которую безрассудно 
было бы поручать не только одному лицу, но какому бы то ни было совету или 
сенату; власть эта нигде не может быть до такой степени опасна, как в руках 
человека, который настолько безумен и самонадеян, что воображает себя способным 
к ее отправлению”. Допустим даже, продолжает свои рассуждения Смит, что 
благодаря такого рода мероприятиям развилась бы известная отрасль 
промышленности и что произведения ее поставлялись бы на рынок спустя некоторое 
время по той же цене или даже дешевле, чем производство заграничного 
происхождения. Получила бы от этого вся сумма труда и доходов общества хоть 
какой-нибудь прирост? Нет, отвечает он. “Труд общества может увеличиться только 
в размерах прироста его капиталов, а капиталы его могут увеличиться только в 
размерах того, что может быть сбережено из его доходов; между тем 
непосредственное действие такого рода постановлений состоит в уменьшении 
доходов общества, а то, что уменьшает его доход, конечно, не может увеличить 
его капитала быстрее, чем он увеличился бы сам собою, если бы как ему, так и 
труду предоставлена была полная свобода”. Итак, всякого рода ограничения и 
запрещения ввоза создают монополию, выгодную лишь для купцов и фабрикантов.

Будучи решительным сторонником безусловной свободы в промышленной и торговой 
деятельности, Смит не отрицает, что бывают обстоятельства, когда во имя 
каких-либо других посторонних целей приходится устанавливать те или другие 
ограничительные меры. Так, он считает благодетельным навигационный акт Кромвеля,
 потому что защита страны (этот акт послужил сильным толчком для развития 
английского флота) важнее, чем ее богатство. Он считает справедливым и выгодным 
налагать некоторую пошлину на те продукты иностранной промышленности, которые 
обременены налогом при внутреннем их производстве. Так называемые боевые 
пошлины он признает возможными, но только как ответ на стеснение или запрещение 
ввоза со стороны какого-либо иностранного государства. И при этом подобная мера 
хороша лишь в том случае, если есть вероятность добиться таким путем отмены 
высоких пошлин или запрещения. “Но вопрос о том, – замечает Смит, – можно ли 
надеяться на ожидаемые последствия от таких стеснений, быть может, менее 
принадлежит познаниям законодателя, решения которого должны основываться на 
общих и незыблемых началах, чем ловкости лукавого и пронырливого существа, 
обыкновенно называемого государственным человеком или политиком, мнения 
которого управляются изменчивыми и мимолетными обстоятельствами”. Наконец, если 
благодаря существовавшим раньше высоким пошлинам и запрещениям на известные 
иностранные товары развилось и окрепло их внутреннее производство, то 
“восстанавливать свободу торговли следует по чувству человеколюбия исподволь, 
мало-помалу, с особенною осторожностью и осмотрительностью”. Ибо в противном 
случае внутренний рынок могут сразу наводнить более дешевые иностранные товары, 
и тысячи рабочих останутся вдруг без работы и без всяких средств существования.

Поощрение вывоза выдачею
премий
Смит безусловно осуждает. “Мы не в силах, – говорит он, – предоставить нашим 
производителям на иностранных рынках той монополии, какою они пользуются дома. 
Мы не можем принудить иностранцев покупать у них товары, как принудили бы к 
этому своих сограждан; а посему единственное находящееся в наших руках средство 
– это платить иностранцам, чтобы понудить их покупать у нас. Вот каким путем 
меркантильная система пытается обогатить всю страну и набить наши карманы 
деньгами посредством чудотворного торгового баланса”.

Если уж, продолжает Смит, выдавать премию, так выдавайте ее лучше за 
производство, чем за вывоз; такая премия понижала бы, по крайней мере, цену 
товара на внутреннем рынке и таким образом хотя отчасти вознаграждала бы народ 
за тот налог, который он несет ради премии; но это невозможно, пока мы,