уже в то время целая школа, строившая свое экономическое учение на совершенно 
новых началах. Личное знакомство с представителями этой школы имело для Смита 
громадное значение. Не познакомься он обстоятельно с учением о земле как 
главной производительной силе, мы не имели бы, вероятно, и учения о труде как 
сущности всякой меновой ценности, как начале, на котором зиждется материальное 
богатство народов.
Едва ли Смит годился для роли воспитателя; но вместе с тем едва ли к нему и 
предъявлялись какие-либо особенные требования. Его пригласили больше из 
тщеславия. Однако герцог Бёклей писал впоследствии, что три года, прожитые за 
границей под руководством Смита, были для него очень полезны и что между ним и 
наставником не возникло за все время никаких недоразумений и разногласий. 
Сначала жизнь в Париже пришлась не совсем по вкусу Смиту. “Герцог, – писал он 
Юму, – не имеет ни одного знакомого между французами. Я же не могу 
познакомиться поближе с теми немногими, с кем уже знаком, так как не могу 
пригласить их к себе и сам не всегда располагаю свободой, чтобы пойти к ним. 
Жизнь, какую я вел в Глазго по сравнению с тем, как я живу здесь, была приятным 
времяпровождением. Чтоб убить время, я начал писать книгу”. Но первая остановка 
в Париже была непродолжительна. Скоро наши путешественники отправились в 
Тулузу; прожив там восемнадцать месяцев, они проехались по южной Франции, 
побывали в Женеве и возвратились назад в Париж. На этот раз жизнь в Париже 
сложилась, очевидно, лучше. Смит познакомился ближе с Тюрго, Кенэ, Неккером, 
Д'Аламбером, Гельвецием, аббатом Морелле – одним словом, с лучшими 
представителями тогдашнего французского общества. “Я познакомился со Смитом, – 
говорит аббат Морелле в своих мемуарах, – во время его путешествия по Франции в 
1762 году. Он очень дурно говорил по-французски, но по его “Теории нравственных 
чувств” я составил высокое мнение о его глубоком и проницательном уме. В самом 
деле, до настоящего времени я смотрю на него как на одного из людей, наблюдения 
и исследования которых можно считать самыми совершенными по всем вопросам, 
какими только они занимались. Тюрго, любивший не менее меня философию, высоко 
ценит его талант. Мы видели его несколько раз. Он был представлен Гельвецию. Мы 
беседовали о теории торговли, банка, общественного кредита и о многих других 
предметах задуманного им великого сочинения”. Общение с этими людьми помогло 
Смиту уяснить себе многое в тех вопросах, которыми он интересовался тогда. Кенэ 
как глава экономистов-физиократов и как личность в высшей степени симпатичная 
произвел на него особенно сильное впечатление. Он намеревался посвятить ему 
свои “Исследования о богатстве народов”, и только смерть замечательного 
француза помешала ему сделать это.

После шумного Парижа Смит удалился в свой родной Корккольди и здесь прожил в 
уединении целых десять лет. Он собрал массу материала. Нужно было его 
обработать. Конечно, у него были уже руководящие мысли. И теперь он не сидел и 
не выдумывал их в своем уединении. Но ведь и не какой-нибудь легковесный 
трактат писал он теперь. Он готовил труд, которому предстояло опрокинуть 
господствовавшие системы, принимавшиеся в течение целых веков за неопровержимую 
истину; опрокинуть барьеры, разделявшие народы в их промышленной и торговой 
деятельности, опрокинуть вековые привилегии и водрузить на обширном поле 
экономической деятельности знамя труда. Задача для одного человека громадная, 
непосильная. Нет ничего удивительного, что она истощила силы скромного 
шотландского философа и что, исполнив блистательно ее, он “опочил от всех дел”. 
Итак, словно отшельник, укрылся он от соблазнов шумной общественной жизни в 
своем Корккольди. Даже друг его Юм не знал хорошо, что он там делает. В 1769 
году, находясь неподалеку, он приглашал его повидаться и между прочим писал: “Я 
хочу знать, что Вы сделали за это время, и намерен потребовать серьезного и 
точного отчета в том, как Вы распорядились временем в этом своем уединении. Я 
положительно уверен, что Вы наделали много ошибок в своих рассуждениях, в 
особенности в тех случаях, когда имели несчастие не соглашаться со мною!” В 
1772 году Юм снова нападал на Смита за упорное уединение: “Я не принимаю в 
оправдание Ваших заявлений о расстроенном здоровье и смотрю на них лишь как на 
отговорку, подсказанную леностью и страстью к уединению. В самом деле, мой 
любезный Смит, если Вы будете поддаваться недомоганиям подобного рода, то Вы 
кончите тем, что порвете совсем всякие связи с человеческим обществом, к 
великому вреду обеих сторон”. Даже Юму не было хорошо известно, что Смит, 
отказавшись от человеческого общества, упорно работает как раз над тем, что 
должно было связать его неразрывными узами со всем человечеством. В Корккольди, 
среди родных, ему жилось легко и спокойно. Близость Эдинбурга и удобства 
сообщения по морю давали ему возможность поддерживать связи с людьми, но вместе 
с тем он был избавлен от назойливых и непрошеных посещений, да и в самом 
Корккольди был небольшой кружок знакомых, в обществе которых он временами 
отдыхал от своей работы. Работал Смит медленно, с трудом, исправляя и 
переделывая написанное. Обыкновенно он диктовал секретарю, расхаживая по 
комнате взад и вперед. Наконец в 1776 году появился плод этих усиленных занятий 
–
“Исследования о природе и причинах богатства народов”
в двух больших томах.

Тот же Юм, не оставлявший в покое своего друга, приветствовал теперь его таким 
письмом: “Euge! Belle! Любезный мой Смит, я очень доволен Вашим трудом. Читая 
его, я освободился от тягостного беспокойства. На сочинение это возлагалась 
такая большая надежда и Вами самими, и Вашими друзьями, и публикой, что я 
трепетал при его появлении и теперь чувствую большое облегчение. Если я и