Один раз, чтобы избежать наказания, Гоголь так ловко прикинулся сумасшедшим, 
что обманул и перепугал все гимназическое начальство.
Ни учителя, ни товарищи не считали Гоголя талантливым, многообещавшим мальчиком.
 Его с ранних лет проявлявшаяся тонкая наблюдательность не обращала на себя их 
внимания; его способность не только подмечать все характеристические черты 
наружности и обращения окружающих, но и поразительно верно передавать их 
забавляла мальчиков, а взрослым представлялась просто шутовством, глупым 
передразниванием.
Настоящих друзей у Гоголя никогда не было. С самого детства в нем не замечалось 
простодушной откровенности и сообщительности, всегда был он как-то странно 
скрытен, всегда в душе его оставались уголки, куда не смел заглядывать ничей 
глаз. Часто даже о самых обыкновенных вещах он говорил неспроста, облекая их 
какой-то таинственностью или скрывая свою настоящую мысль под маской шутки, 
балагурства. Со свойственною детям проницательностью, лицеисты скоро подметили 
эту черту в характере Гоголя, и долго носил он у них прозвание «таинственный 
Карло». Из общей массы школьников он выделял трех-четырех (Г.Высоцкий, А.
Данилевский, Н.Прокопович), с которыми был дружнее чем с остальными, которым 
иногда поверял свои детские затеи, свои юношеские мечты и думы.
Свыкшись с лицейской жизнью, войдя в ее интересы, Гоголь не переставал рваться 
душой домой, в круг семьи, в свою родную Васильевку. Поездки в деревню на 
каникулы были во все время школьной жизни истинным праздником для него. 
Обыкновенно за ним и его двумя товарищами, соседями по имению, присылали 
поместительный экипаж; мальчиков снабжали разной домашней провизией, и они 
отправлялись в путь на долгих, с крепостным кучером и лакеем. Дня три тянулось 
путешествие, во время которого они могли и проказить сколько угодно, а Гоголь, 
кроме того, изощрял свою наблюдательность на всех встречных предметах. Всякое 
здание, всякий прохожий – все возбуждало его детское любопытство, заставляло 
работать его воображение. «Уездный чиновник пройди мимо», – вспоминает он в 
«Мертвых душах» (т. I, гл. II) – я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли 
к какому-нибудь своему брату, или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с 
полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин 
с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей; и о чем будет веден разговор 
у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке 
принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике. 
Подъезжая к деревне какого-нибудь помещика, я любопытно смотрел на высокую, 
узкую деревянную колокольню или широкую, темную деревянную старую церковь. 
Заманчиво мелькали мне издали, сквозь древесную зелень, красная крыша и белые 
трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока раздадутся на обе стороны 
заступавшие его сады, и он покажется весь, со своею тогда, увы! вовсе не пошлой 
наружностью, и по нему старался я угадать: кто таков сам помещик, толст ли он, 
и сыновья ли у него или целых шестеро дочерей, с звонким девическим смехом, 
играми и вечной красавицей меньшой сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак 
ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да 
говорит про скучную для юности рожь и пшеницу».
Научное преподавание в лицее было поставлено весьма слабо. По количеству 
преподаваемых предметов программа была широка и разностороння. В нее входили 
кроме закона Божия, русского языка, математики, физики, истории и географии, 
еще: нравственная философия и логика, римское право, русское гражданское и 
уголовное право, государственное хозяйство, начала химии, естественная история, 
технология, военные науки, языки: латинский, греческий, французский и немецкий, 
рисование, музыка, пение, танцы, фехтование. Из одного этого перечня предметов, 
которые ученики должны были усвоить себе в течение семи лет, видно, что об 
основательном прохождении курса не могло быть и речи. К этому надобно прибавить,
 что большинство преподавателей не удовлетворяли самым скромным педагогическим 
требованиям. Классный журнал, в котором записывались проступки учеников, 
поражает своей безграмотностью; учитель русской словесности Никольский не 
признавал поэтов после Державина и Хераскова: Пушкина он глубоко презирал, хотя 
никогда не читал. Один из учеников представил ему под видом собственного 
сочинения отрывок из «Евгения Онегина», и он не заподозрил обмана. Школьная 
дисциплина, даже просто порядок очень слабо поддерживались в заведении. 
Директор лицея И. С. Орлай, вообще человек мягкий, склонный смотреть сквозь 
пальцы на недостатки своих воспитанников, особенно снисходительно относился к 
Гоголю, с родителями которого был соседом по имению и познакомился в доме 
Трощинского.
Так, Гоголь часто во время урока выходил из класса и спокойно прогуливался по 
коридорам. Завидя издали директора, который очень не любил подобные проступки, 
он не прятался, как другие воспитанники, а употреблял иного рода уловку. Он 
прямо подходит к И. С. Орлаю и говорит ему: «Ваше превосходительство! я сейчас 
получил от матушки письмо. Она поручила засвидетельствовать вашему 
превосходительству усерднейший поклон и донести, что по вашему имению все идет 
очень хорошо». – «Душевно благодарю, – отвечал обыкновенно директор, – будете 
писать матушке, не забудьте поклониться ей от меня и поблагодарить ее».
Гоголь мог беспрепятственно лениться и действительно ленился, не обращая 
внимания на такие мелкие неприятности, как плохая отметка в журнале, наказание 
без обеда или без чая, стояние в углу за дурно отвеченный урок. Способности у 
него были хорошие; наскоро проглядев предыдущую лекцию, он почти всегда мог 
довольно удовлетворительно передать ее, а засев за книги в последний месяц 
перед экзаменом, успевал приготовиться настолько, что беспрепятственно 
переходил в следующий класс. Из всех предметов преподавания одним только