и не около великих событий ее истории. Ум его занимали не туманные высоты или 
озера Шотландии и зеленые поля Англии, не гражданские войны Роз и похождения 
английских мореходов, а греческий архипелаг, вечно ясное и лазурное Женевское 
озеро и политические аномалии Венеции. Между английскими поэтами он – 
космополит, который перешагнул через границы своего отечества и в котором 
поэтому Гёте приветствовал провозвестника мировой литературы».
Благодаря своему космополитическому характеру поэзия Байрона оказала гораздо 
большее влияние на литературы континента, чем на английскую литературу. Слабее 
всего ее влияние было в южных странах. Однако в Испании представителем 
байронизма был такой выдающийся поэт, как Джозе Эспронседа, а в Италии – не 
менее замечательный Джованни Бергист. Из всех романских стран влияние Байрона 
было глубже и шире всего во Франции, где он стал популярнее всех английских 
поэтов. Там в большей или меньшей степени последователями его были такие поэты, 
как Виктор Гюго, Ламартин, Альфред де Мюссе и Делавинь. В Германии Байрон, 
подобно почти всем английским поэтам, нашел себе второе отечество. Хотя влияние 
его на немецкую литературу и ограничилось только одним периодом, а не 
упрочилось навсегда, как влияние Шекспира, однако то, чего недоставало ему во 
времени, было более чем уравновешено обширностью его и глубиной. Гёте несколько 
раз высказывался об этом. «Поэзия лорда Байрона, – писал он в 1817 году, – 
становилась у нас все более и более популярной, по мере того как начинали ближе 
узнавать особенности этого необыкновенного гения: так что одно время казалось, 
что мужчины и женщины, девушки и юноши почти забыли свое происхождение и свою 
национальность. Благодаря тому, что его произведения было легко доставать и 
приобретать, у меня самого вошло в привычку изучать их. Он был для меня дорогим 
современником, и я в мыслях своих охотно следил за ошибочными уклонениями его 
жизни». Гёте и по своему сочувствию и удивлению перед Байроном был 
представителем своего отечества. Однажды он заметил, канцлеру Мюллеру 
следующее: «Только одного Байрона я допускаю рядом с собой! Вальтер Скотт ничто 
в сравнении с ним…» Самым крупным представителем байронизма в германской 
литературе был Генрих Гейне, которого в очень многих отношениях можно 
рассматривать как немецкого Байрона. Влияние Байрона было также очень велико и 
на русскую литературу. Представителями байронизма у нас были отчасти Пушкин и в 
очень значительной степени Лермонтов, кроме многих второстепенных писателей. 
Никакой другой английский поэт не пользовался у нас такой огромной 
популярностью, как Байрон, что объясняется до некоторой степени общественными 
условиями России того времени.
Наименьшее влияние поэзия Байрона оказала на английскую литературу. В то время 
как на континенте его называли «великим Наполеоном царства поэзии», на родине 
его произведения считались нечестивыми, и критики боялись хвалить их. Но тем не 
менее успех его в Англии был колоссальным, его боялись и, однако, жадно читали, 
ругали вслух и в то же время удивлялись ему в душе. Особенно велика была его 
популярность среди молодежи. Маколей рассказывает, что английские молодые люди 
того времени почти все имели у себя портреты Байрона и тщательно берегли всё, 
что имело малейшее отношение к нему. Они заучивали его поэмы наизусть и 
старались писать, как он, и даже смотреть, как он. Они подражали ему не только 
в выражении лица, но даже в костюме. Всякий юноша старался смотреть 
Чайльд-Гарольдом или Ларой. Но в то время как дети открыто обожали своего 
великого соотечественника, отцы их смотрели на него чуть ли не как на 
антихриста и окрестили литературную школу, которую он основал, «сатанинской». 
Когда останки «самого знаменитого англичанина XIX века» (по выражению Маколея) 
прибыли в Лондон, их не пустили в Вестминстерское аббатство, – этот британский 
Пантеон, где среди истинно великих сынов отечества лежит так много 
посредственностей, где похоронены многие, которые гораздо меньше Байрона верили 
и гораздо постыднее его жили, но которые, однако, умели и то, и другое гораздо 
лучше скрывать, чем он. Несколько лет спустя после смерти поэта друзья его 
пытались поместить хотя бы бюст его в Вестминстерском аббатстве, но им даже и в 
этом отказали. Этот бюст, изваянный знаменитым скульптором Торвальдсеном, не 
был допущен и в собор св. Павла и пролежал около 10 лет в подвалах лондонской 
таможни, пока, наконец, Кембриджский университет не согласился поместить его в 
своей библиотеке. Там он стоит до сих пор и составляет такое же украшение этого 
старинного университета, как и бюсты двух других учившихся в нем великих 
британцев – Ньютона и Маколея. Прошло уже почти 70 лет с тех пор, как умер 
Байрон. За это время Англия успела значительно измениться, и это, конечно, 
отозвалось на отношении ее к своему великому поэту. Теперь уже там никто не 
сомневается, что Байрон – самый гениальный англичанин XIX века. В самом 
оживленном месте Гайд-парка можно теперь видеть статую Байрона, который 
изображен сидящим, задумчиво склонившим прекрасную голову над книгой. У ног 
великого британца лежит любимый пес его Ботсвейн. Напротив памятника Байрону 
стоит несравненно более великолепный памятник тому, кого поэт так жестоко 
осмеял в своем «Дон-Жуане». Напротив памятника тщеславному гению стоит памятник 
тщеславию его соотечественников и великому ничтожеству – Веллингтону. Памятник 
Байрону стоит в самом престижном месте самого престижного парка в Лондоне. Мимо 
него ежедневно проезжают в своих великолепных экипажах представители того 
самого общества, от которого великий поэт так много страдал, которое он так 
прекрасно знал и так глубоко презирал.




Церковь в Хакнол-Торкаде, близ Ноттингема, где был похоронен Байрон