Байрон, созерцающий развалины Рима.
Рисунок В. Вестоля, гравюра Вильмара

.


Проведенное там короткое время Байрон употребил на посещение знаменитых 
достопримечательностей великого города и его окрестностей и на переделку 3-го 
акта «Манфреда». В начале июня он уже возвращался обратно в Венецию, в объятия 
своей Марианны, по которой не переставал тосковать все время своего пребывания 
в Риме. В Венеции он теперь поселился в собственной квартире, на великолепной 
вилле «Ла-Мара», расположенной в ближайших окрестностях города. Марианна жила с 
ним с ведома своего мужа, получавшего за такую снисходительность время от 
времени довольно крупные суммы денег. В образе жизни поэта тоже произошла 
некоторая перемена. Он значительную часть дня посвящал теперь прогулке верхом, 
наедине или в сопровождении какого-нибудь приятеля. Прогулки эти были предметом 
постоянного любопытства со стороны его соотечественников, которые целыми 
толпами ожидали его каждый день в том месте, где он обыкновенно менял гондолу 
на лошадь и наоборот. Поэт испытывал всегда необыкновенное удовольствие, когда 
ему удавалось обмануть ожидавшую его публику и ускользнуть незамеченным.
В начале 1818 года Байрон отослал, наконец, Марианну обратно к мужу и после 
этого переселился из загородной виллы в роскошный дворец, нанятый им в центре 
города. В карнавале этого года он принимал еще более деятельное участие, чем в 
предшествовавшем, и с этого времени начался самый печальный период его 
пребывания в Венеции. Слишком широкая свобода нравов и чрезвычайная 
снисходительность общественного мнения с самого начала имели вредное влияние на 
страстную, необузданную натуру поэта. Пока Байрон жил с Марианной, он все-таки 
оставался еще на высоте требований местной морали, но как только расстался с 
женой «Венецианского купца», то начал быстро погружаться в самый омут разврата 
и дошел, наконец, до того, что даже венецианцы были шокированы его образом 
жизни. Байрон стал менять своих любовниц чуть ли не каждый день и при этом брал 
их из самых низших слоев венецианского общества. Великолепный дворец его на 
Большом канале превратился в гарем, где, окруженный толпой падших женщин, он 
проводил целые вечера в кутежах и пьянстве. Этот бешеный разврат поэта в первые 
годы его пребывания в Италии объясняется до некоторой степени и его тогдашним 
настроением. Он находился еще под мучительным впечатлением внезапно 
обрушившегося на него семейного несчастья и думал найти забвение в таком 
ненормальном образе жизни. Наконец, он еще чувствовал ужасную обиду, которую 
ему нанесли соотечественники, и хотел показать им своим, шокировавшим их, 
поведением, как глубоко он презирал любое мнение о нем. В это же время Байрон 
отказался и от своей диеты, вследствие чего стал быстро жиреть и терять красоту.
 В письме к своему издателю от 6 апреля 1819 года, т. е. после двух лет 
подобной жизни, он следующим образом описывал со стояние своего здоровья. «Вы 
спрашиваете меня о здоровье: в начале этого года я находился в состоянии 
крайнего истощения и страдал полнейшим расстройством желудка. Я принужден был 
отказаться от прежнего образа жизни, который быстро приближал меня к могиле. Я 
теперь стал лучше и здоровьем, и поведением».
Заметим, что в течение этого, не самого лучшего, периода жизни великого поэта в 
Венеции, в то самое время, когда он не щадил своего здоровья, гений его не 
только не бледнел и не ослабевал ни на один момент, но, наоборот, достиг высшей 
степени своего развития. Байрон работал в это время с еще большей энергией, чем 
прежде, и количество написанного им тогда поистине поразительно. К этому 
периоду относятся такие замечательные произведения, как 4-я часть 
«Чайльд-Гарольда», «Манфред», первые части «Дон-Жуана», «Беппо» и «Мазепа». 
Четвертая, и последняя, часть «Чайльд-Гарольда», посвященная Италии, была 
окончена поэтом в сентябре 1817 года и вышла из печати в начале 1818 года.

«Эта часть „Чайльд-Гарольда“, – говорит английский биограф Байрона, профессор 
Никольс, – впервые обнаружила весь огромный талант поэта. Если бы литературная 
карьера Байрона окончилась с его отъездом из Англии, его помнили бы в течение 
одного столетия как автора нескольких мелодических стихотворений, умной сатиры, 
поэтического дневника путешествий, обнаруживающего проблески гения, и целого 
ряда очаровательных поэтических рассказов, имевших колоссальный успех. Но 3-я и 
4-я песни „Чайльд-Гарольда“ поставили его на другое место: они сделали его 
одним из
Dii Majores
английской поэзии».

А вот как отзывается знаменитый Гёте о другом великом произведении Байрона, 
появившемся в том же году, что и последняя часть «Чайльд-Гарольда»: «Трагедия 
Байрона „Манфред“ была для меня удивительным феноменом и таким, который очень 
близко касался меня. Этот своеобразный гений взял моего „Фауста“ и извлек из 
него самую богатую пищу для своего ипохондрического на строения. Он 
воспользовался его основными идеями совершенно по-своему, для своих собственных 
целей, так что ни одна из них не осталась тем же, чем была, и вот именно 
поэтому-то я и не могу достаточно надивиться ему. Он сделал из моего „Фауста“ 
до такой степени совершенно новое произведение, что было бы чрезвычайно