брачной церемонии, на которой он первый раз в этот день увидел свою невесту. Он 
опустился на колени и машинально повторял слова молитвы за пастором; глаза его 
в это время застилал какой-то туман, а мысли витали совсем в другом месте. Он 
несколько пришел в себя только тогда, когда все присутствовавшие уже начали 
поздравлять его. Усаживая в тот же день свою молодую жену в карету, для того 
чтобы отправиться вместе с ней в другое имение сэра Мильбанка, где они 
намеревались провести свой медовый месяц, Байрон по рассеянности назвал ее 
«мисс Мильбанк». Эта ошибка молодого супруга была сочтена присутствовавшими за 
плохое предзнаменование. Но начало брачной жизни поэта было все-таки очень 
счастливым. Месяц спустя после свадьбы он писал Муру следующее: «Моя супруга и 
я живем в замечательном согласии. Свифт говорит, что никакой мудрец никогда не 
был женат; но для дурака, я думаю, брачная жизнь есть самое сладостное из всех 
возможных существований. Я все еще того мнения, что жениться следует на 
определенный срок; но я также глубоко уверен и в том, что я бы еще раз 
возобновил свой брачный контракт по истечении его срока, если бы даже новый 
пришлось заключить на целых 99 лет».
В начале марта Байрон переехал с женой в Лондон. Мир и согласие продолжали 
царить между молодыми супругами еще несколько месяцев. Но уже осенью этого года 
между поэтом и его женой начались недоразумения. Байрон стал мало-помалу 
выходить из того состояния душевного равновесия, в которое его привела женитьба.
 Этому в особенности способствовало ухудшавшееся с каждым днем положение его 
финансовых дел. Долги его продолжали расти, и кредиторы становились 
нетерпеливее с каждым днем. В течение первых месяцев его пребывания в Лондоне в 
его квартире два раза описывали имущество за долги. Байрону было и больно, и 
стыдно за свои дела, и он чувствовал себя теперь постоянно расстроенным и 
раздраженным. Настроение его ухудшалось с каждым днем, и это, конечно, 
отражалось на его отношении к жене. Не будучи в состоянии сдерживать себя, он 
во время припадков сильного, часто бешеного гнева обращался с ней грубо, 
оскорбительно, иногда даже жестоко. Отношения между супругами становились с 
каждым днем все более и более натянутыми. Байрон, наконец, почти перестал 
говорить с женой. В его письмах того времени слышится постоянно глубокая, хотя 
и скрытая меланхолия. 10 декабря у него родилась дочка, которую он назвал 
Августой-Адой. По случаю родов к нему приехала сестра его и прожила у него 
несколько недель. Но ни рождение дочери, ни присутствие любимой обоими 
супругами сестры не могли предотвратить быстро приближавшийся кризис.





Дочь Байрона Ада.
Рисунок Ф. Стоуна, гравюра Мота

.





Дочь Байрона Ада, графиня Лавлейс
.





Байрон со своей любимой собакой
.


В середине января 1816 года леди Байрон уехала с ребенком в гости к своему отцу.
 За ней должен был последовать туда через некоторое время и ее супруг. Они 
расстались в прекрасных отношениях, и с пути леди Байрон даже послала мужу 
чрезвычайно нежное письмо. Байрон ничего не подозревал, а между тем конец был 
уже близок. Дело в том, что жена объясняла все его неистовства и странное 
отношение к ней душевным расстройством. Приехав к своим родным, она немедленно 
сообщила им свои подозрения, и те решили, что необходимо отправиться 
кому-нибудь из них в Лондон для того, чтобы выяснить это. Когда же столичные 
врачи решительно заявили, что поэт не страдает никаким умственным расстройством,
 отношение леди Байрон к своему супругу сразу переменилось. Она не считала 
возможным извинять в здоровом Байроне то, что до тех пор объясняла его болезнью 
и лишь поэтому прощала. Она решила не возвращаться к нему больше и поручила 
отцу своему известить его об этом. Это несчастное письмо от своего тестя Байрон 
получил 2 февраля. Оно поразило его как громом, – таким оно было неожиданным и 
жестоким. В этом письме не только сообщалось решение жены больше не 
возвращаться к нему, но уже шла речь об окончательном разводе.