Приведенное нами письмо служит образчиком той бесцеремонной прямоты, с которою 
Каразин отзывался о людях и делах как в частных разговорах, так и в официальных 
бумагах, не исключая и представлений императору. Неудивительно, что Каразин 
сумел вооружить против себя всех тогдашних сильных людей, а они в свою очередь 
сумели избавиться от этого беспокойного человека. Ниже мы еще будем иметь 
случаи привести примеры подобной же прямоты Каразина, всегда называвшего вещи 
по их именам.
Мы не знаем, какой результат последовал от этого письма Каразина Александру I. 
Во всяком случае, дело Харьковского университета по-прежнему было заторможено. 
Нет сомнения, что всякий другой на месте Каразина, встречая отовсюду одни 
препятствия и ниоткуда поддержки, давно бы счел себя вынужденным оставить 
данное дело. Но Каразин, как мы видели, считал дело Харьковского университета 
делом своей чести; к тому же он слишком любил свою Украину, для которой 
университет, по его мнению, составлял насущную потребность. И он решил довести 
дело до конца, каких бы личных лишений и неприятностей оно ему ни стоило. 
Положение его еще ухудшалось благодаря личным неприязненным отношениям к нему 
многих из тогдашних людей власти. О Завадовском и говорить нечего: он не терпел 
Каразина как человека, не дающего ему покоя и могущего без церемонии доводить 
обо всем до сведения императора. Но вот образчик отношения к нему других 
сановников. Когда в Харькове состоялись постановления дворян и горожан о 
пожертвованиях, Каразин послал первое известие о том Трощинскому, при котором 
он тогда еще числился на службе, будучи уверен, что тот немедленно доведет об 
этом выдающемся факте до сведения императора. Но Трощинский даже не подумал об 
этом.
Кочубей, тогдашний министр внутренних дел, к которому Каразин обратился с 
письмом за два дня до вышеприведенного письма к Александру I, прося его 
распоряжений о сдаче домов, предназначенных для Харьковского университета, и 
выдаче денег, следовавших харьковскому дворянству за подводы, – позволил себе 
сказать, обращаясь к Сперанскому, игравшему тогда в министерстве внутренних дел 
первую скрипку: «Развяжите меня как-нибудь с этим человеком». При таких-то 
отношениях с тогдашними министрами Каразин должен был постоянно напоминать им о 
своем любимом детище, хлопотать за него, просить, требовать. И Каразин делал 
все это, не оставляя ни на минуту в покое всех, от кого зависело подвинуть дело 
к окончанию, и делая многое, если не все, за свой страх и на свой счет. И 
только благодаря такой настойчивости, пренебрежению к своим личным обидам и 
оскорблениям, щедро сыпавшимся на него, и пожертвованию своими средствами, 
Каразин довел дело до конца.
Ввиду того, что Потоцкий, не получая нужных средств, прекратил всякие 
переговоры с заграничными учеными, которых предполагалось пригласить в 
профессора Харьковского университета, – Каразин решился действовать в этом 
направлении на свой страх. В бумагах его имеются письма Фихте, Гильденбрандта, 
Пуассона, Лаланда, Рейха и других, с которыми он вошел в переписку по данному 
поводу. В то же время Каразин был озабочен и приисканием слушателей для 
будущего университета. В Харькове он нашел до 50 молодых людей, «годных к 
непосредственному поступлению студентами». Но этого числа ему казалось мало, и 
он уговорил Новосильцева, – опасаясь; выступать лично, чтобы не повредить делу,
 – представить министру народного просвещения записку о необходимости просить, 
чтобы из семинарий, находящихся в Харьковском учебном округе, не требовали 
учеников в Петербургскую учительскую семинарию, а помещали их в Харьковский 
университет. Представление об этом было сделано в июне, а подписано министром 
только в ноябре. Между тем нужно было заботиться и о приготовлении помещения 
для университета. Дома для этого были кое-как получены; но их нужно было 
перестраивать, переделывать, вообще приспособлять к новому назначению. Харьков 
был тогда еще настолько первобытным городом, что в нем не было представителей 
многих ремесел, необходимых для постройки и отделки порядочного здания. Лица, 
которым Каразин поручил продолжать начатые им в Харькове работы, писали ему, 
чтобы он прислал им необходимых мастеров. Каразин стал просить об отпуске 
необходимых для выписки мастеров средств. Ему было отказано в этом. Тогда он 
занял 9525 рублей у разных лиц и на них выписал из-за границы 32 семейства 
мастеровых, которых и отправил в Харьков (только эти деньги и были ему 
возвращены).
Благодаря таким экстраординарным мерам Каразина дело открытия Харьковского 
университета, несмотря на все препятствия, близилось к окончанию. Невыносимое 
положение Каразина на службе в министерстве народного просвещения, на которой 
он оставался исключительно ради содействия делу университета, теперь, ввиду 
близкого благополучного окончания его, заставило Каразина выйти в отставку, 
которая и состоялась 27 августа 1804 года. Материальное положение его в это 
время было ужасным. В письме к Сперанскому от 1810 года он так описывал это 
положение:


«Меня бросили на площади без всякого милосердия! Я издерживал
на все про все
собственные деньги, нахватывая их где только мог. Но после моей отставки насилу,

из милости,
выпросил мне добрый князь Чарторыйский столько, чтобы я мог выехать из 
Петербурга, и к тому в дополнение принужден я был еще заложить последний 
перстень».