премудрая Екатерина”. Впрочем, добавляет Новиков, если бы автор и не открыл 
своего имени, уважение его к нему вследствие этого не уменьшится. Начиная и 
кончая комплиментами, Новиков, по всей вероятности, платил известную 
официальную дань, хотя, может быть, был в значительной степени и искренен, так 
как Екатерина все-таки была человеком выдающихся способностей и сочувствовала 
литературе и просвещению. В ответ на это она написала Новикову послание, 
напечатанное также в “Живописце”, в котором говорит, что пишет для своей забавы,
 но будет рада, если сочинения ее принесут пользу, а что имени своего она не 
считает нужным объявлять, хотя и не скрывает. Кроме того, – что для Новикова 
было особенно важно, – она выразила сочувствие “Живописцу” и его издателю и 
говорила, что посвящение ей “Живописца” считает для себя честью и охотно примет 
в нем сотрудничество. Из этого можно видеть, как внимательна была Екатерина в 
первое время своего царствования к людям, отличавшимся образованием, талантами 
и трудами на пользу общественную, и как склонна она была показывать пример в 
этом отношении.
“Живописец” так же, как и “Трутень”, выходил листами. Сатирический его отдел 
велся настолько живо, остроумно и талантливо, что читался с огромным 
удовольствием и интересом всеми классами русского общества. “Живописец” 
выдержал несколько изданий и читался в течение целого полувека. Предметы его 
сатиры те же, что и в “Трутне”. Так же нападает он на неразборчивое подражание 
французам, причем опять говорит, что дурно не само подражание, а подражание 
неразборчивое, не отличающее пороков от добродетелей, а падкое на пороки. Если 
в “Трутне” Новиков, говоря о старинных русских началах, как-то особенно 
подчеркивал их в положительном смысле, чем мог иногда порождать недоразумения и 
предположения о какой-то особенной склонности к ним, наподобие славянофильской, 
то в “Живописце” подобных недоразумений уже не остается. Тут мы встречаем такую 
мысль, что народу, выходящему из тьмы неведения и жестокосердия, вполне 
естественно подражать народам просвещенным, и есть что у них позаимствовать: 
науки, художество, промыслы, гуманность и прочее, но что не следует только 
подражать отрицательным сторонам европейской жизни. Чрезвычайно остроумно и 
художественно осмеивает “Живописец” образ жизни пустых светских людей, взгляд 
их на жизнь и даже сам их язык.

Вот как, например, говорит некая щеголиха в своем письме к “Живописцу”: “Mon 
coeur,
[2]
Живописец! Ты, радость, беспримерный автор. Как все у тебя славно: слог 
расстеган, мысли прыгающи… клянусь, что я всегда фельетирую твои листы без 
всякой дистракции…” и т. д. Опять немало сатир посвящено описанию быта дворян, 
живущих по-старинному и боящихся просвещения, описанию их суеверий, ханжества, 
семейного произвола, любви к сутяжничеству, описанию жестокого их отношения к 
крестьянам, а также и таких общих служебных пороков, как взяточничество, 
казнокрадство и т. д. Статьи о положении крестьян были опять настолько резки, 
что вызвали сильное недовольство со стороны дворянства и высокопоставленных лиц,
 хотя сама императрица относилась к ним, по-видимому, снисходительнее. Говорят, 
что будто бы ее перу принадлежало в “Живописце” письмо, предупреждавшее его 
быть осторожнее. В письме этом, писанном от лица восьмидесятилетнего старика”, 
нет никаких угроз, а, напротив, сочувствие журналу и желание, чтобы он 
удержался: “Я плакал от радости, – говорится в письме, – что нашелся человек, 
который против господствующего ложного мнения осмелился говорить в печатных 
листах… Однако ж пиши осторожнее; любя тебя, я сожалеть буду, если прервется 
твой журнал”.

Очень возможно, что эта причина, т. е. недовольство лиц влиятельных, бывшая 
одним из поводов закрытия “Трутня”, повлекла за собою и закрытие в 1773 году 
“Живописца”, хотя, с другой стороны, мы замечаем в самом Новикове какую-то 
перемену – не то охлаждение к сатире, не то желание действовать в другом 
направлении, которое в то время казалось ему более полезным. “Живописец” за все 
время своего существования составил две части по 36 листов в каждой, и вот во 
второй-то части, выходившей в 1773 году, и можно заметить в Новикове отмеченную 
перемену.
В этой части есть тоже сатирические статьи, но есть зато и несколько статей 
отвлеченного характера, в которых выражается уже некоторое разочарование в 
жизни и задатки будущей склонности к мистицизму. Между прочим в этой части 
Новиков впервые высказывает заветные планы своей дальнейшей деятельности. В 
письме некоего Любомудрова из Ярославля, написанном, очевидно, самим Новиковым, 
сообщается просьба к издателю: дать знать всем мыслящим россиянам об основании 
“общества, старающегося о напечатании книг”. В ответ на это письмо издатель 
говорит, что общество это должно еще иметь целью и старание о продаже книг, 
особенно в провинции, где нет столичных развлечений, а читать трудно, потому 
что книги попадают туда лишь случайно и продаются втридорога. Попечение об этом 
Новиков считает должным возложить не на государство, а предоставить частным 
лицам. Затем Новиков помещает в этой же части письмо к Слободско-Украинскому 
губернатору Е.А. Щербинину, в ответ на предложение последнего Новикову 
участвовать в учреждении типографии при харьковских училищах. Тут он 
высказывается о необходимости типографий для печатания книг, способствующих 
просвещению.
В 1774 году Новиков делает новую и последнюю попытку издавать сатирический 
журнал: в июле он начинает издавать “Кошелек”, который, однако, выпускается 
очень недолго и прекращается на 9-м листе.