от нее к детям, которых у Ивана Васильевича, кроме сына Николая, было еще трое: 
сын Алексей, моложе Николая Ивановича, и две дочери.
О детских годах Николая Ивановича мы имеем немного сведений. Знаем только, что 
он рос в благочестивой семье и сам был религиозен с раннего возраста; знаем 
также и о том, что грамоте учил его сельский дьячок, который, конечно, не мог 
передать ему никаких сведений, кроме уменья читать, да, может быть, с грехом 
пополам писать. Однако родители Новикова сознавали потребность в большем 
образовании для своего сына и в 1758 году отвезли его в Москву, где с 12 января 
1755 года существовал уже университет, а совместно и одновременно с ним была 
основана дворянская гимназия. В эту-то гимназию, во французский класс, как 
значится по спискам, и отдан был Николай Иванович. Пробыл он там три года. 
Преподавание в этой гимназии велось в то время крайне плохо. Знаменитый 
впоследствии Фонвизин, отданный туда родителями около того же времени, 
рассказывает, например, о тогдашнем преподавании следующее: учитель латинского 
языка, для вразумления учеников на экзамене относительно спряжений и склонений, 
имел на кафтане пять пуговиц, обозначавших число склонений, а на камзоле четыре 
для обозначения числа спряжений. Самому Фонвизину, как он говорит, была 
присуждена по географии медаль за то, что он на вопрос: куда впадает Волга? – 
ответил: “Не знаю”. А перед ним два ученика сказали: один – “В Белое море”, а 
другой – “В Черное”. Тем не менее, и такое жалкое преподавание, по словам 
Фонвизина, заронило в него любовь к словесным наукам. Весьма вероятно, что оно 
зародило такое доброе семя и в Новикове, даже помимо его сознания. Учился он, 
по-видимому, плохо, потому что после трехлетнего пребывания в гимназии был 
исключен из нее “за леность” и “нехождение в классы”, как значится в 
“Московских ведомостях” того времени. Тут следует заметить, что имена 
исключаемых за нерадение учеников, по решению университетской конференции, 
печатались в “Московских ведомостях” ко всеобщему сведению, для устыжения 
провинившихся. Вместе с Новиковым в числе исключенных значится и столь 
знаменитый впоследствии Потемкин.
О плохих успехах Новикова свидетельствует также и то, что после трехлетнего 
пребывания во французском классе он совершенно не усвоил себе этого языка и 
впоследствии говорил о себе как о человеке, совершенно невежественном в 
иностранных языках.
Итак, в 16 лет Новиков поневоле окончил курс образования и поступил, по обычаю 
большинства молодых дворян, на военную службу. Отец его за два года перед тем 
умер. Новиков вступил на службу в лейб-гвардии Измайловский полк в январе 1762 
года, как раз при воцарении Петра III. Служба при этом государе была тяжелой, и 
Новикову пришлось волей-неволей посвящать все свое время трудным и непривычным 
для него занятиям.
Однако обстоятельства изменяются скоро в благоприятную для него сторону.
28 июня 1762 года произошел государственный переворот. Екатерина была 
провозглашена императрицей. Измайловскому полку, начальник которого, граф 
Разумовский, многие офицеры и даже две роты солдат были посвящены в заговор, – 
суждено было сыграть видную роль в этом перевороте. Новиков стоял на часах у 
подъемного моста, перекинутого через ров, окружавший казармы, когда туда 
приехала Екатерина в сопровождении Алексея Григорьевича Орлова. Измайловцы 
первые приняли присягу Екатерине и получили за это много наград. Новиков был 
произведен в унтер-офицеры.
Военная служба при Екатерине II вскоре приобрела совсем особый характер: она 
сделалась не столько службой, сколько светским времяпрепровождением. В гвардии 
празднества сменялись празднествами. Офицеры старались превзойти друг друга в 
роскоши и в безумных кутежах. Жить на широкую ногу, держать карету и, по 
крайней мере, четверку лошадей, роскошную квартиру и массу прислуги было для 
каждого из них почти обязательным. Бедные, боясь навлечь на себя презрение 
товарищей, тянулись за богатыми и впадали в долги. О службе мало кто думал. 
Императрица смотрела сквозь пальцы на разные служебные упущения, а между тем в 
полках происходили не только упущения, но подчас и такие злоупотребления, что, 
“если бы их изобразить, – говорит в своих записках Болотов, – то потомки наши 
не только стали бы удивляться, но едва ли в состоянии были поверить”.
Вот в такой-то среде, проводившей жизнь в пиршествах и в погоне за 
наслаждениями, довелось служить Новикову. Но он, по-видимому, устоял от 
соблазна, и вместо того, чтобы тратить время на разгул и забавы, стал 
заниматься чтением и пополнять свое скудное образование. В 1767 году, когда 
начали отправлять в Москву молодых гвардейцев для занятия письмоводством в 
комиссии депутатов для составления нового Уложения, Новиков был взят в числе 
прочих как человек, выделявшийся образованностью среди своих товарищей. В 
комиссии он вел дневные записки по 7-му ее отделению и журналы общего собрания 
депутатов. Последние Новиков читал при докладах самой императрице, которая 
таким образом лично его узнала.
Участие Новикова в занятиях комиссии имело, по всем вероятиям, большое влияние 
на его последующую деятельность. Тут перед ним открывались разнообразные 
вопросы русской жизни, высказывались различные мнения участников комиссии; он 
знакомился с русским судоустройством, с положением и бесправием крестьян; 
словом, перед ним развернулась полная картина русской жизни, со всеми ее 
темными сторонами и невежеством не только низших, но и высших классов. Мысль 
его невольно должна была сосредоточиться на двух вещах: на необходимости 
просвещения и борьбы с дикостью и невежеством средствами сатиры, для которой 
русское общество давало обильный материал.
Русская жизнь представляла в то время пеструю картину, где внешний блеск, 
стремление к европейской образованности, увлечение новыми идеями