этого человека, не отделявшего слова от дела, были крайне интересны и подкупали 
сердца. “Смирение и христианская любовь, – писал он, – это две добродетели, 
составляющие два крайние конца духовного здания. Смирение есть основание, на 
котором зиждется вся постройка, а христианская, любовь заканчивает и венчает ее.
 Потому верующий должен смиряться перед Богом и сознавать, что он сам по себе 
не может делать доброе и что без помощи Божией его дела были бы одними грехами. 
Недостаточно, чтобы в этой истине был убежден один разум, она должна быть в то 
же время глубоким сознанием души. Воля человека свободна. Потому человек должен 
всею силою стараться истребить в себе гордость и приготовиться принять 
благодать; для этого внешние дела не только полезны, но и необходимы. Итак, да 
смирится верующий перед высшими и равными ему, да смирится он также и перед 
низшими. Если же он, достигнув этого, будет думать, что он сделал нечто великое,
 то его внешнее смирение явится только ко вреду внутреннего и потеряет всякую 
цену. Пусть же он будет твердо убежден в своем ничтожестве”.
Вообще Савонарола, как человек великой искренности, не допускал лицемерия и 
понимал, что это худший из грехов. К правде, как говорит он сам, он стремился 
всегда изо всех своих сил и неустанно желал приобщить к ней людей; ложь, 
которую он ненавидел, вызывала его всегда на борьбу. Чем больше труда требовало 
это дело, тем больше росло желание послужить ему, хотя бы поплатившись за это 
жизнью. Правдивость он считает не законной, а нравственной обязанностью, “это 
долг чести человека относительно подобных ему людей. Высказывать правду – 
значит исполнять долг справедливости”.
Конечною целью человека Савонарола считает блаженство. “Но только Бог блажен 
сам по себе; человеку для этого нужно сделать много усилий; они состоят в 
добрых делах, которые называются заслугами, так как блаженство есть награда за 
добродетельные действия”. Он считает могучим рычагом любовь, “потому что любовь 
делает все, движет всем, пересиливает и побеждает все. Ничто не создается без 
любви. А так как христианская любовь есть величайшая среди других родов любви, 
то она и создает великое и чудесное. Она исполняет легко и кротко весь 
божественный закон, так как она есть мерило и путеводная нить для всех мер и 
законов. Каждый отдельный закон есть мерка и правило для известного, 
определенного действия и ни для какого другого: не такова христианская любовь, 
так как она мерило и путеводная нить для всех человеческих поступков. Потому, 
кто обладает этим законом христианской любви, тот может хорошо управлять собою 
и другими и следовать правильно всем законам. Это ясно видно на тех духовных 
пастырях, которые берут за путеводную нить только то, что находят в 
канонических законах; это специальные законы, и потому они без христианской 
любви, являющейся общей меркой и общим законом, никогда не могут быть хорошей 
путеводной нитью”.
Савонарола подкрепляет свои мысли целым рядом выхваченных из жизни примеров. 
“Вот врач, с любовью и самоотречением приступающий к ложу больного: если он 
хорошо и с любовью исследовал и познал все – никто не может сделать более чем 
он. Ты увидишь, как любовь поможет ему и даст должную мерку и закон для всех 
правил и законов медицины. Он подвергнет себя тысячам усилий, не обращая 
внимания на труд; он расспросит все, пропишет лекарство и проследит сам за его 
действием; он не отступит от постели больного. Если он бежит за наживой – его 
мало заботит больной, и сама наука изменяет ему. Взгляни сюда, что может 
сделать любовь. Посмотри на мать и ее дитя. Кто вдруг научил эту молодую 
женщину, не имевшую прежде детей, воспитывать дитя? Любовь. Какие труды выносит 
она днем и ночью, ухаживая за ним, и как все кажется ей легко! Какая этому 
причина? Любовь. Как милует и целует она свое дитя; сколько ласковых и нежных 
слов находит она для него. Кто научил ее этому? Любовь. Взгляните на Иисуса 
Христа, который сделался ради нас беспомощным ребенком, и во всем, – в 
перенесении голода, жажды, холода, жара и недугов, – сравнялся с детьми 
человека. Что побудило Его к этому? Любовь. Он имел общение то с праведниками, 
то мытарями и вел такую жизнь, что все, мужчины и женщины, малые и большие, 
богатые и бедные, каждый по-своему и в своем роде могут подражать ему и этим 
достигнуть блаженства. И что же заставило его вести такую простую, такую бедную 
жизнь? Без сомнения, любовь. Любовь привязала его к столбу, любовь привела ко 
кресту, любовь воскресила из мертвых...”
“Мы всегда можем вообще делать добрые дела, так как нам дана свободная воля. 
Если что нас отличает от животных, так это свободная веля. Наша воля не может 
быть пагубным образом направляема ни звездами, ни нашими страстями, ни даже 
самим Богом. Творец поддерживает, а не разрушает; Он направляет все создания и 
все вещи по законам их природы. Наша воля по своему существу и по своей природе 
свободна; она есть сама свобода. Значит, Бог не может ее вести иначе, как в 
полной свободе, если Он не желает ее разрушить”.
Почти все, что высказал Савонарола по части нравственно-религиозных взглядов, 
шло вразрез с тогдашними понятиями, господствовавшими во Флоренции. Недаром же 
он с горькой иронией говорил о флорентийцах: “Священное писание перед этим 
полным ума образованием, конечно, детски наивно; вера является не более как 
делом монахов и чувствительных женщин; оскверняя все невинное и святое, вы и 
Пресвятую Мадонну рисуете в образе модницы”. Ввиду падения нравов, веры, церкви,
 он, с одной стороны, уже не мог провести дня без проповеди, а проповедовать 
для него равнялось теперь призыву к преобразованиям, к покаянию, к обновлению, 
и рядом с этим шли угрозы, что мир должен рушиться, если не обновятся люди. Его 
слушали с возрастающим вниманием, с тревогой, с рыданиями. Начинало твориться 
нечто новое для ликующей Флоренции. Церковь Сан-Марко была уже мала для 
желающих слушать Савонаролу, и в пост 1491 года его проповедь раздалась в 
соборной церкви Санта-Мария дель Фиоре.