лакеев и министр финансов из мелочных лавочников, управлявшие государственными 
делами, тоже не способны были возбудить надежды на спасение страны. Про короля 
же можно было сказать одно: в Лионе он так веселился, что все начинали 
сомневаться, перейдет ли он Альпы; когда же он перешел их и был встречен 
герцогом миланским, выехавшим к нему с целым кортежем дам, то он так увлекся 
наслаждениями, что все были убеждены, что далее он уже не двинется; он не мог 
долго тешиться в Асти и слег – одни говорили – от оспы, другие утверждали, что 
от чрезмерного разврата. Тем не менее надежд на французов было много в Италии, 
так она исстрадалась от тирании узурпаторов – правителей над народом, от 
тирании больших итальянских городов над малыми. Один из эпизодов похода Карла 
VIII может служить прекрасною иллюстрацией существовавших между отдельными 
итальянскими областями и городами взаимных отношений. Французское войско дошло 
до Пизы, бывшей в зависимости от Флоренции; король отправился служить обедню в 
городском соборе. На пороге храма к нему бросился человек, растерянный, похожий 
на безумца; он охватил короля за колени, прильнул к его ногам. Он говорил 
по-французски с большой легкостью, и королю пришлось выслушать всю его длинную 
речь. Это была история Пизы, самая трагическая из историй Италии – история 
города, умершего разом, в один день, когда весь его народ был переселен в 
Геную; потом его продали купцам, Медичисам, которые высосали его жизнь, 
разрушили его торговлю, заперли перед ним море; сама земля, при помощи 
умышленной и убийственной небрежности, была превращена в болото; исчезли 
каналы; начались лихорадки для окончательного уничтожения народа... Тут 
говорившего начали так душить рыдания, что он смолк; но все в оцепенении 
продолжали еще слушать. Тогда он поднялся, страстный, в бешенстве, и из его уст 
полились грозные обвинения против конкуренции, жестокости лавки, которая не 
позволила Пизе даже добывать пропитание шелком, шерстью и обрекла ее умирать в 
муках Уголино... “Но, благодарение Богу, через сто лет приходит свобода!” При 
слове “свобода”, единственном, дошедшем до слуха народа, в толпе грянули крики 
и рыдания, надорвавшие сердца французов. Король повернулся, вероятно, потому 
что он сам плакал, и вошел в церковь. Но его близкие, взволнованные, смелые от 
волнения, – это еще не были куртизаны, хорошо воспитанные и выдрессированные 
при дворе Людовика XIV, – окружили его и продолжали речь пизанца. Один советник 
из парламента Дофине, Рабо, бывший в милости и приближенный к королю, сказал 
громко: “Ей-Богу, государь, это достойно сожаления! Вы должны хорошо 
вознаградить... Я не встречал никогда людей, вынесших большие несправедливости, 
чем эти люди!” Король, ни о чем не думая, неопределенно ответил, что он думает 
то же. Рабо оставил его, вернулся на паперть, где еще теснился народ, и 
крикнул: “Дети, французский король дает вашему городу вольности!”
“Да здравствует Франция, да здравствует свобода!” Все бросились к мосту через 
Арно. Огромный флорентийский лев, помещавшийся здесь на колонне, был снесен, 
как ураганом, и вниз головой полетел в реку. Без всякого умысла, в полном 
неведении король разрешил великий процесс века. Это был процесс между Пизой и 
Флоренцией; это был процесс между подчиненными городами и столицами. Пизанцы 
приветствовали в лице французов освободителей от тирании Флоренции; флорентийцы 
видели во французах освободителей от тирании Медичисов.
Флоренция страшно волновалась. Правивший ею Петр Медичи, убедившись, что 
флорентийцы не намерены поддерживать его союз с Неаполем, поспешил с повинной к 
французскому королю в сопровождении нескольких послов и, не спрашивая никого, 
как растерявшийся трус, сам предложил Карлу VIII в полное распоряжение на все 
время войны все тосканские крепости, причем надавал разных обещаний 
относительно поддержки французов войсками и деньгами. Это было больше, чем 
могли ждать и требовать сами французы. Возмущенные послы в полном негодовании 
оставили Петра Медичи и Карла VIII и вернулись во Флоренцию. Страшная буря 
поднялась в городе, когда здесь разнесся слух, что Петр Медичи предал всю 
республику в руки Карла VIII. Бушующая чернь поднялась со всех сторон, бросая 
мастерские и лавки, готовясь разнести все. Это была стихийная буря. В городе 
был только один человек, который мог усмирить ее словом. Это был Савонарола, и 
он волей-неволей, неожиданно для самого себя, явился перед бушующей толпой, 
простирая в воздухе руки и призывая всех к любви и единению. Толпа стихла, 
воздержалась от насилий, от грабежа, покорная любимому проповеднику. Тогда 
проснулась униженная Медичисами, почти устраненная от управления страною 
сеньория и собралась для совещания. Было решено отправить новое посольство к 
Карлу VIII, которое должно было заявить, что Флоренция готова принять с 
подобающими почестями французского короля как друга, но не как покорителя 
страны. В посольстве принужден был принять участие опять-таки Савонарола, 
которого глубоко уважал, почти боялся Карл VIII, знавший о пророчествах 
Савонаролы насчет прихода “нового Кира”. Посольство поехало к королю; 
Савонарола, по своему обычаю, пошел пешком. Узнав о посольстве, Петр Медичи 
опять испугался, тотчас же пообещал королю дать двести тысяч дукатов, а сам 
поскакал во Флоренцию, предчувствуя, что там происходит что-то недоброе, и 
приказав по дороге своему свояку Паоло Орсини собрать войско. Во Флоренции он 
был холодно встречен сеньорией, давшей ему понять, что он уже лишился прежнего 
значения. Петр Медичи попробовал силой занять прежнее свое положение и 
наткнулся на возмущение черни. Народ и уличные ребятишки преследовали его 
свистом и гиканьем. В это время начальник полиции попробовал со своими людьми 
защитить преследуемого Петра Медичи. Чернь обезоружила полицейский конвой, и 
полицейское вооружение послужило ей первым оружием при завоевании свободы. Петр 
Медичи, как и в других случаях, оказался все тем же трусом и бежал как безумный 
из Флоренции, оставив в ней и своего брата-кардинала, и свои сокровища. 
Кардинал Джованни Медичи оказался хладнокровнее и бежал из города позже брата,