каменьями... но в первоначальной церкви дароносицы были деревянные, а прелаты 
были золотые. Это праздники ада празднуют теперь наши прелаты; они не верят 
более в Бога и издеваются над его таинствами... Что ты делаешь, о Господи? 
Приди освободить свою церковь из рук демонов, тиранов и злых пастырей! Разве Ты 
забыл свою церковь? Разве Ты перестал ее любить? Поспеши с наказанием, чтобы 
она поскорее возвратилась к Тебе! О Рим, готовься, твоя казнь будет ужасна! Ты 
будешь опоясан железом, ты пройдешь сквозь мечи, огонь и пламя. Бедные народы, 
я вижу вас удрученными невзгодами! Италия, ты больна тяжким недугом, и ты, Рим, 
ты болен, болен смертельною болезнью. Если ты хочешь исцелиться, откажись от 
своей ежедневной духовной пищи, от своей гордости, от своего честолюбия, от 
своей расточительности, от своей алчности. Но Италия смеется, она отказывается 
от лекарства и говорит, что ее врач заблуждается. О неверующие, не желающие ни 
слушать, ни обратиться на путь истинный! Господь говорит вам: так как Италия 
полна людей крови, куртизанок, сводников и негодяев, то я наведу на нее худшего 
из врагов; я низвергну ее князей и подавлю гордыню Рима. Этот враг переступит 
порог в ее святая святых и загрязнит ее церкви. Рим сделался жилищем блудниц – 
я превращу его в обиталище лошадей и свиней. Когда настанут ужас и смятения, 
тогда захотят грешники обратиться на путь истинный, но они уже не смогут 
сделать этого. О Италия, казни пойдут за казнями: бич войны сменится бичом 
голода; бич чумы дополнится бичом войны; казни будут и тут, и там... У вас не 
хватит живых, чтобы хоронить мертвых; их будет столько в домах, что могильщики 
пойдут по улицам и станут кричать: “У кого есть мертвецы?” и будут наваливать 
на телеги до самых лошадей, и целыми горами, сложив их, начнут их сжигать. Они 
пойдут по улицам, крича: “У кого есть мертвецы? у кого есть мертвецы?”, а вы 
выйдете, говоря: “Вот мой сын, вот мой брат, вот мой муж!” И пойдут они далее, 
крича: “Нет ли еще мертвецов?” О Флоренция! о Рим! о Италия! прошло время песен 
и праздников. Покайтесь! Господи, Ты свидетель, что я с братьями моими старался 
поддерживать словом своим эту падающую руину; но я не могу больше, силы мне 
изменяют. Я не хочу более, я не знаю, что еще говорить об этом. Мне остается 
только плакать и изойти слезами на этой кафедре. Милосердия, милосердия, 
Господи! Минута настала. Идет муж, который завоюет всю Италию в несколько 
недель, не вынимая из ножен меча. Он перейдет через горы, как некогда Кир. Наес 
ducit Dominus Christo meo Cyro, и утесы, и крепости падут перед ним”.
Савонарола уже предвидел зорким умом приближавшееся нашествие на Италию 
французов, может быть, содрогался при мысли, что придут не они, а испанцы, 
немцы, турки: раздробленная, раздираемая на части внутренними врагами Италия 
была похожа на добычу, брошенную псам.
Для Лоренцо между тем близился всегдашний конец развратников и гуляк – тяжкие 
болезни и суеверный страх перед загробной жизнью. Перед его расстроенным 
воображением вставали ужасы прошлого, грязь окружавших его клевретов, их 
рабское низкопоклонство. Он думал об отпущении грехов. Но кто отпустит ему его 
грехи? Не один ли из тех священнослужителей, которые сами утопали в разврате и 
которые не смели никогда ни единым словом противоречить своему повелителю? Что 
будет значить отпущение грехов подобными людьми? И в его воображении, помимо 
его воли, восставал один светлый образ сурового обличителя грехов и в то же 
время кроткого друга всех, кто искал у него совета, помощи, любви. Это был 
образ Савонаролы. Он неотступно преследовал его во время тяжкой болезни. Все, а 
в том числе и Лоренцо, знали, как добр, мягок и нежен этот проповедник по 
отношению к людям. Недаром же он говорил: “Мы не должны осуждать грешника, но 
скорее обязаны оплакивать его грехи и иметь сострадание к нему, потому что, 
покуда есть свободная воля и милосердие Божие, он всегда еще может обратиться к 
Богу и исправиться”. Да, это единственный монах, к которому можно обратиться с 
исповедью, не кощунствуя, не превращая святого таинства в жалкое шутовство. И 
вот, по воле Лоренцо, Савонарола появляется у смертного одра того, кого он 
обвинял прежде всего за нравственное падение Флоренции, – появляется с видом 
искреннего участия к страдальцу. Лоренцо кается перед ним в трех грехах: в 
бесчеловечном разграблении Вольтерры, где не только грабили богатства, но и 
позорили женщин, в разбойническом похищении денег из сберегательной кассы 
девушек, Monte difanciulli, причем многие из ограбленных девушек погибли потом 
нравственно, и в пролитии крови ни в чем неповинных людей после заговора Пацци, 
члена ограбленной самим Лоренцо семьи. Лоренцо волнуется во время исповеди, а 
Савонарола успокаивает его:
– Бог добр, Бог милосерд! Лоренцо кончил исповедь.
– Но нужно исполнить три условия для отпущения грехов, – говорит Савонарола.
– Какие, отче? – спрашивает Лоренцо.
– Первое, – поясняет с глубокой серьезностью духовник, поднимая вверх правую 
руку, – ты должен иметь твердую живую веру в милосердие Бога.
– Эта вера живет во мне, – шепчет Лоренцо.
– Второе, – продолжает монах, – ты должен возвратить все несправедливо взятое 
тобою или приказать сделать это своему сыну.
Лоренцо удивляется такому неожиданному требованию, но подавляет неудовольствие 
и кивает в знак согласия головой. Тогда духовник поднялся во весь рост и точно 
вырос перед съежившимся от ужаса Лоренцо.
– Последнее же, – произнес Савонарола, – ты должен возвратить Флоренции свободу.

Его лицо было полно торжественности, его голос был могуч, его глаза устремились 
прямо в лицо Лоренцо, в ожидании ответа.
Лоренцо собрал все силы и быстро повернулся спиною к духовнику. Духовник вышел, 
не причастив больного, и тот умер, мучимый страшными терзаниями совести.
Это было 8 апреля 1492 года.